Феодора
Шрифт:
Первой мыслью Евфимии было чисто женское злорадство: «Я была уверена, что эта потаскушка влипнет! Это послужит ей хорошим уроком!»
Но вслед за этим явились иные соображения. На свет появится отпрыск наследника, несомненно незаконный, но внебрачный ребенок царской крови это не обычный бастард…
Подобная ситуация затрагивала устои управления государством, вопросы наследования престола. Из-за легкомысленных связей наследников, регентов и королей велись войны, гибли и возникали династии, перекраивалась карта мира.
Для императрицы эта мысль оказалась отрезвляющей, и она стала обдумывать все мыслимые последствия и их вероятность, рассчитывая, каким образом она смогла бы принять деятельное участие в развитии событий.
Между тем, хотя обо всем уже знали и Евфимия, и служанки, и евнухи, и придворные дамы, а новость распространилась в виде самых искаженных слухов по всему дворцу, одним из самых последних, кто узнал об этом, оказался сам Юстиниан.
Такое случается и в обычной жизни с будущими отцами. С императрицей Юстиниан не встречался. И хотя он ежедневно бывал у императора, старый Юстин был так забывчив, что, если ему и сообщили об этом деле, услышанное так глубоко кануло в темный омут его ослабленного возрастом сознания, что он ничего не мог вспомнить. Никому и в голову не пришло сообщить что-либо Юстиниану, ибо все считали, что он давно обо всем знает.
Когда он приглашал к себе вечерами кого-либо из тех, кто ведал зарубежными делами, или одного-двух друзей, что стало обычным для него в этот период напряженных отношений с соседними монархами, Феодора великолепно скрывала свое состояние. Она рассеянно слушала обсуждение подробностей задунайской политики, или хода обучения воинов Велизария, или доклад посла, посетившего двор короля остготов Теодориха [61] , или даже такие несущественные вопросы, как шансы Зеленых или Синих на предстоящих ристаниях на Ипподроме. В этих беседах всегда находилось место и мудрости, и остроумию, они были насыщены дипломатическими двусмысленностями, цитатами классиков и молниеносными острыми репликами спорящих сторон.
61
Теодорих (ок. 454–526) — король остготов с 493. При нем остготы основали в Италии свое королевство. Проводил политику сближения остготской и итало-римской знати
Феодора при этом и смеялась, и старалась отвечать умно, когда к ней обращались, но ни разум ее, ни сердце во всем этом не участвовали. Она бесконечно задавалась вопросом, как можно заниматься столь несущественными делами, в то время как нечто действительно реальное и грозное заставляет ее чувствовать себя безнадежно несчастной.
Юстиниан был наследником трона величайшей империи мира. Да и Феодора была женщиной не такой уж простой, несмотря на свой юный возраст.
Однако способ, каким она сообщила важную для него новость, оказался до смешного обычным, ’он включал в себя полагающиеся при этом слезы, недоумение, заверения и другие, очевидно, неизбежные составляющие подобных ситуаций, ведь еще Ева, как известно, была настолько переполнена чувствами, что рыдала на груди Адама, собираясь подарить ему сына, впоследствии названного Каином.
Произошло это так. Однажды днем Феодора, будучи уже на втором месяце беременности, внимательно рассмотрев себя во весь рост перед зеркалом, с замиранием сердца ощутила уверенность, что предательские признаки ее положения стали в десять раз очевиднее, чем они на самом деле были — и как раз в этот момент Юстиниан вернулся во дворец. Он был один, и вид у него был ликующий.
— Замечательные новости! — сразу же воскликнул он, обращаясь к ней.
— Да? — отозвалась она довольно вяло.
— Наша политика внесения раскола в стан врагов приносит необыкновенные результаты!
— А, — она будто и не слушала.
— Неужели это тебя не интересует, милая? Только что прибыли гонцы с известием, что италийский король Теодорих охладел к плану персов и вместо этого приступил к укреплению связей с вестготами Гиспании!
Она попыталась показать, что весьма рада, но из этого у нее ничего не вышло.
— Да что это с тобой? — спросил он в недоумении. — Разве ты не понимаешь, что это означает? Теодорих — самый сильный и опасный сосед империи на западе. И если уж он уклоняется от союза, то весь план Кавада терпит крах!
Он вопросительно посмотрел на нее, но она, опустив глаза, молчала.
— Это имеет такое же значение, как и победа в большой войне, — продолжал он, даже и не пытаясь сдержать свое волнение и восторг. — Следует награждать за дипломатические победы точно так же, как и за военные! А в таком случае, дорогая моя, ты бы удостоилась высших почестей, поскольку ты первая высказала эту мысль…
Он умолк, так как Феодора внезапно расплакалась.
— Ну что ты, милая! — принялся успокаивать он ее. — Что-нибудь случилось?
Она, не прекращая рыдать, вырвалась из его рук.
— Н-не трогай меня! Ты будешь меня ненавидеть…
— Ненавидеть тебя? Из-за чего?
Захлебываясь слезами, она наконец произнесла:
— И-и-из-за того, что у-у меня бу-бу-будет ребенок…
Даже опыт в такой момент не в силах совладать с чувствами женщины, и к отчаянию Феодоры добавился страх. К тому же инстинкт подсказал ей, что слезы — наилучший и самый верный способ преодолеть обычную сдержанность мужчины и использовать его сочувствие к своей выгоде.
Юстиниан повел себя точно так же, как ведет себя в аналогичной ситуации бесчисленное множество других мужчин, что подтверждает мудрость природных инстинктов. Некоторое время вид у него был довольно глупый, что тоже часто бывает.
— Ну, хорошо, — произнес он и замолчал. — Ладно… — внезапно он судорожно сглотнул. — И поэтому ты плачешь? Ты подумала, что я… что я не захотел бы ребенка?
Она кивнула, приложив к глазам край покрывала и украдкой взглянув на него.
— Значит… ты не против? — спросила она.
Он засмеялся и протянул к ней руки.
— А почему бы и нет? Почему бы мне не хотеть его? Почему бы и тебе не радоваться этому?..
Некоторое время она стояла перед ним — жалкая, похожая на светло-золотистый призрак; потом, шагнув к нему, она позволила заключить себя в объятия.
Что последовало потом, вряд ли необходимо подробно описывать: обычные проявления нежных чувств, признания в верности и любви, считающиеся почти ритуальными. Затем она, свернувшись клубочком, села на ложе, а он, обнимая ее, сказал: