Феодора
Шрифт:
В то же время Феодора раздумывала над некоторыми моментами, открывшимися ей в споре. Прежде всего, она всегда чувствовала в Трибониане некий дар проникновения в суть вещей. При всей его праздности и неизменно циничном поведении, его суждения были глубже суждений большинства известныХ ей мужей, включая и Юстиниана. А под сардонической манерой Трибониана вести беседу скрывалось исключительное уважение перед законом и правом — это было делом его жизни, и он постоянно шлифовал и углублял свои познания в этой области. Расточать впустую такой дар просто глупо, и Феодора надеялась каким-либо образом использовать мощный ум законника.
Велизарий был совершенно иным: главным его достоинством был не разум, а грубая физическая сила. Временами его лицо утрачивало всякое выражение, глаза у него были водянисто-голубые и холодные, нос крупный и широкий в основании. Челюсти постоянно были напряжены, а небольшая бородка, обрамлявшая его лицо, подрагивала и шевелилась, будто он постоянно что-то жевал. У некоторых это обычно является признаком волнения, у Велизария же не означало ничего.
Велизарий был по-военному опрятен и подтянут, всегда облачен в военную одежду, так что даже когда он сидел без оружия за столом, было такое ощущение, что он готов в любую минуту выхватить меч из ножен.
Однажды Феодора, приглашая Велизария к столу, тронула его за плечо. Он строго, даже, пожалуй, сурово взглянул на нее, и она внезапно почувствовала кончиками пальцев, что ткань его туники скрывает нечто похожее на переплетение железных тросов — это были его мышцы, столь развитые, тугие и напряженные, что казались принадлежащими сверхчеловеку.
— Ты очень сильный, военачальник, — заметила она негромко.
— Да, — просто ответил он.
С тех пор он стал для Феодоры просто олицетворением силы, грубой силы. Но это была сила могучего животного, которая не требуется разумному человеку.
Бросалось в глаза, что Велизарий почти не принимает участия в разговоре. В зале, наполненном смеющимися, болтающими людьми, он мог просто сидеть, глядя прямо перед собой немигающим взглядом. Только когда разговор касался военных тем, он оживлялся. По этим вопросам он также высказывался достаточно лаконично, хотя и крайне определенно.
Военачальник был довольно молод, не многим старше Феодоры. Он одновременно и привлекал ее, и вызывал тайное отвращение. Иногда она испытывала такое же чувство, глядя на льва в клетке: любопытно, как повел бы себя зверь, если его выпустить на волю. Она ясно представляла себе всю силу и жестокость животного, именуемого Велизарий, и то, каким оно может стать опасным, если с ним не обращаться умело и умно.
Велизарий привлек внимание Юстиниана способностью превращать неопытных, случайно собранных наемников в вышколенных воинов. Обычно, получив в свое распоряжение толпу бестолковых новобранцев, командиры подразделений, чтобы привить им чувство порядка и уважение к воинской власти, широко использовали такие меры, как наказание плетью или арест. У Велизария была собственная теория: он догадался, что главной слабостью большинства мужчин является страх выглядеть смешными, и с успехом этим пользовался.
Если он замечал, что воин плюнул на пол казармы, то вместо наказания поркой приказывал ему в течение недели ходить с постоянно подвешенной к его шее миской с опилками, в которую должны были плевать другие новобранцы. Это навсегда избавляло несчастного от скверной привычки.
Подобных нововведений было великое множество, и все они оказывались исключительно успешными. Его воины, которых Велизарий называл комитатами — товарищами, — впервые вкусившие крови в сражениях с северными варварами, показали себя лучшим боевым соединением в армии империи. Эти комитаты, хотя и расквартированные
за пределами дворца, находились в непосредственном распоряжении Велизария и были его любимцами, в то же время под его началом были и эскувиты. Иногда последние выражали недовольство им как начальником: их раздражало. что голова Велизария постоянно занята одним — как усилить военную мощь империи.
Как-то вечером, излагая одну из своих военных идей, Велизарий заявил:
— Я считаю, что в нашей армии воины должны быть обучены одновременно искусству владения и мечом, и луком.
— Ты это серьезно? — спросил в удивлении Юстиниан. — Ведь лучников никто не считает настоящими воинами.
— Мне известно общее пренебрежение к луку, твое высочество. Но разве достойны презрения стрелы парфян или гуннов, которые погубили тысячи наших лучших пехотинцев?
Трибониан, со своей саркастической ухмылкой, тут же процитировал «Илиаду» Гомера:
Нагие юноши, ступив на землю перед Троей, Став за плиту могильную или за друга шит, Тугою тетивой груди своей коснулись…
— А чем был поражен неуязвимый Ахилл? — тут же возразил Велизарий, обращаясь к тому же источнику. — Стрелой, выпущенной из лука Париса! Что же касается моих лучников, то они бы у меня оседлали лошадей и выучились править ими, пользуясь только коленями или голосом. И они не были бы нагими, имели бы шлемы, панцири и щиты. Они были бы вооружены мечом и луком с колчаном стрел, а также умели бы обращаться с копьем. Лук у них был бы прочным и тяжелым, а так как я научил бы их натягивать тетиву не до груди, а до правого уха, то потребовались бы довольно крепкие доспехи, чтобы выдержать мощные удары их стрел!
Это была подлинная ересь в военном деле. С тех пор, как легионы римлян в пешем строю захватили едва ли не весь мир, тяжеловооруженный пехотинец стал основой всякой армии; кавалерия и лучники считались не более чем вспомогательными войсками, от которых мало зависит успех сражения.
Однако Феодора поддержала Велизария.
— В военном деле я мало что смыслю, — сказала она, — но мне кажется, что ничего нельзя утверждать наверняка без проверки. Почему бы не дать возможность Велизарию проверить его теорию — скажем, на его собственных комитатах?