Ферма животных
Шрифт:
Примерно в это же время случилось странное происшествие, смысл которого в то время остался для многих совершенно темным. Однажды ночью, часов около двенадцати, во дворе раздался страшный треск, и затем - глухой удар. Все животные выбежали из своих стойл. Светила полная луна. У подножья стены большого амбара, той, где были начертаны Семь Заповедей, лежала сломанная лестница. Рядом копошился на земле полуоглушенный Пискун.
Возле него валялись фонарь, кисть и горшок, из которого вытекала белая краска. Собаки немедленно окружили Пискуна и, как только он обрел способность ходить, эскортировали его в дом. Никто из животных, казалось, не имел ни малейшего понятия о том, что все это значило. Исключение составлял старый Бенджамин, который медленно, с понимающим видом покачал головой, но сказать ничего не захотел.
А несколькими днями позднее Мюриэль, перечитывая Семь Заповедей, обратила внимание на то, что еще одна из них помнилась ей не совсем так. Ей казалось, что в Пятой Заповеди было сказано: "Ни одно
Глава 9
Разбитое копыто зажило у Боксера не скоро. А восстановление разрушенной мельницы началось на другой день после того, как кончили праздновать победу. Боксер отказался воздерживаться от участия в работах даже на один день и считал делом чести для себя скрывать свои страдания. Лишь Люцерне он признавался по вечерам, что копыто сильно его беспокоит. Люцерна лечила его компрессом из трав, которые приготовляла, пережевывая нужные ингредиенты. Она и Бенджамин уговаривали его работать не так напряженно. "И у лошади легкие не вечны", - говорила она. Но Боксер не желал их слушать. Он говорил, что у него осталась лишь одна мечта: увидеть, как строительство мельницы развернется по-настоящему прежде, чем он достигнет пенсионного возраста.
В самом начале, когда впервые были сформулированы законы о старости, пенсионный возраст для лошадей и свиней считался 12 лет отроду, для коров - 14 лет, собак - 9, овец - 7, а для кур и гусей - 5 лет. Были установлены большие пенсии по старости. До сих пор никто из животных не уходил на пенсию. Но в последнее время этот вопрос обсуждался все чаще и чаще. Теперь, когда лужок за садом был отдан под ячмень, поговаривали, что для престарелых животных будет специально отгорожена часть большого пастбища. Говорили, что для лошади ежедневный пенсионный рацион составит пять фунтов зерна, а зимой - пятнадцать фунтов сена, да еще морковь, может быть, яблоки по праздникам. В конце будущего лета Боксеру и должно было исполниться двенадцать лет.
А между тем жизнь была тяжелой. Зима выдалась такая, как и в прошлом году, - морозная. Пищи было даже еще меньше. Снова уменьшили рацион всем, кроме свиней и собак. "Полная уравниловка в количестве пищи и в качестве была бы противна принципам Анимализма", - как объяснил Пискун. Ему без труда удалось доказать животным, что видимый недостаток пищи не был реальным явлением. Правда, в настоящее время пришлось провести упорядочение рациона (Пискун никогда не называл это "уменьшением", но всегда "упорядочением"), но в сравнении с временами Джонса отмечалось громадное улучшение. Пронзительной скороговоркой он зачитывал цифры, подробно показывая, что овса, сена, свеклы у них теперь больше, чем при Джонсе, что работали они меньше, что вода теперь лучше, а жизнь дольше, и большее число младенцев остается в живых, что в стойлах больше соломы и меньше блох. Животные верили каждому слову. По правде сказать, Джонс и все, что с ним было связано, почти совсем исчезло из их памяти. Они знали, что жизнь сейчас трудная и неласковая, им часто приходится мерзнуть и голодать, а работают они все то время, что не спят. Но в прежние времена все, несомненно, было еще хуже. Они были рады поверить этому. Кроме того, не было сомнения в том, что прежде они были рабами, а теперь свободны, и на главное это различие Пискун указывал неустанно. Голодных ртов стало много больше, чем раньше. Осенью опоросились все четыре свиноматки, принеся тридцать одного поросенка. Молодые были все разномастные, но так как Наполеон был единственный хряк на ферме, нетрудно было догадаться, чье это потомство. Было объявлено, что позднее, когда можно будет приобрести лес и кирпич, возле огорода за домом будет построена школа. Пока же поросят обучал сам Наполеон на кухне. Прогуливаясь с поросятами на огороде, не поощряли общение с прочим молодняком. Примерно в это время было введено правило: если какое-нибудь животное встретит на тропинке свинью, это животное должно сойти со своего пути. Кроме того, все свиньи, независимо от ранга, получили право по праздникам носить на хвостике зеленую ленту.
Хозяйственный год был для фермы довольно удачным, но денег все же не хватало. Нужно было приобрести кирпич, песок и цемент для школы, оставалась необходимость откладывать деньги для мельничного оборудования. Нужны были: керосин для ламп, свечи в дом, сахар к столу Наполеона (другим свиньям он сахар запрещал из-за того, что от этого они жиреют) и разные обиходные предметы - инструменты, проволока, шпагат, железо, собачьи галеты. Продали стог сена и часть урожая картофеля, а поставки яиц увеличились до 600 штук в неделю, так что выводков цыплят едва хватало, чтобы поддерживать число кур на прежнем уровне. После декабрьского уменьшения рациона последовало новое, февральское. Фонари в стойлах были отменены в целях экономии керосина. Впрочем, свиньи чувствовали себя неплохо, даже, казалось, прибавляли в весе. Однажды вечером густой чудесный запах, никогда раньше не слыханный на ферме, донесся из маленькой пивоварни, стоявшей при Джонсе без дела. Кто-то определил, что это запах запаренного ячменного зерна. Животные жадно вдыхали воздух, надеясь, что он означает
Да, жизнь, конечно, стала труднее, но зато и наряднее, чем раньше - больше стало песен, речей, шествий. По приказу Наполеона каждую неделю проводились стихийные Демонстрации праздники в честь борьбы и побед Фермы Животных. В назначенное время животные прекращали работу и маршировали в пределах фермы военизированной колонной - свиньи впереди, за ними лошади, потом коровы, овцы, птица. Собаки шли на флангах, а впереди всех - черный петух Наполеона. Боксер и Люцерна несли зеленое знамя с изображением копыта и рога и с надписью "Да здравствует товарищ Наполеон!" После декламировали стихи, сложенные в честь Наполеона, затем Пискун произносил речь, оповещая всех о последних достижениях в производстве продуктов питания, иногда палили из ружья. Овцы были величайшими поклонниками Стихийных Демонстраций, и если кто-нибудь выражал недовольство (а это иногда случалось, если ни свиней, ни собак поблизости не было) тем, что теряют зря время, да еще мерзнут без толку, они немедленно затыкали ему рот громовым "Четыре ноги хорошо, две - плохо". В общем, животные скорее радовались этим праздникам. Им было приятно еще раз услышать, что в конце концов они сами себе господа и работают для своего собственного блага. И в песнях, в маршировке, в речах Пискуна, в громе ружья, в крике петуха, колыхании флага легче было забыть хоть на минуту о пустом желудке...
В апреле Ферма Животных была объявлена республикой, так что потребовался выбор президента. Был выдвинут лишь один кандидат - Наполеон, который и был избран единогласно. В тот же день животным сообщили, что найдены новые документы, раскрывающие новые подробности связи Снежка с Джонсом. Оказалось, что, в противоположность представлению, давно сложившемуся у животных, Снежок не просто пытался вести пораженческую тактику в Битве у Коровника, но попросту сражался на стороне Джонса. Собственно, он был истинным руководителем войска человеческих существ и атаковал животных с криком "Да здравствует человечество!" А раны на спине Снежка, еще помнившиеся кое-кому из животных, были нанесены зубами самого Наполеона.
В середине лета на ферме внезапно появился ворон Мозес, отсутствовавший несколько лет. Он совершенно не изменился все еще бездельничал и вел все те же разговоры о Леденцовой Горе. Усевшись на пень, он хлопал своими черными крыльями и часами толковал с каждым, кто соглашался его слушать. "Там, наверху, товарищи, - начинал он торжественно, указывая на небо своим большим клювом, - там, наверху, сразу вон за той черной тучей лежит Леденцовая Гора - счастливая страна вечного отдохновения, где все мы, бедные скоты, навек освободимся от наших трудов". Мозес даже утверждал, что однажды летал туда и видел вечнозеленые поля, покрытые клевером и льном, вокруг которых росли на изгородях хрустящие корочки и колотый сахар. Многие верили ему. Они рассуждали так: нынешняя жизнь полна голода и тяжкого труда, - разве не будет справедливо, если где-то существует лучший мир? Очень трудно было определить отношение к Мозесу со стороны свиней. Они презрительно называли его рассказы о Леденцовой Горе враньем, но не запрещали оставаться на Ферме и получать, не работая, свой стаканчик пива в день.
С тех пор, как зажило копыто, Боксер работал больше, чем обычно. Вообще-то все животные трудились, как каторжные. Кроме обычных сельскохозяйственных работ нужно было еще восстанавливать мельницу и строить школу для поросят. Работать от восхода до заката при скудных рационах было трудно, но Боксер ни разу ни дрогнул. Ни словом, ни делом не показал он ни малейшей слабости, как будто его сила была неистощима. Лишь внешне он слегка изменился - шкура утратила блеск, бока казались запавшими. Кое-кто говорил: "Появится весенняя трава, и Боксер поправится", но весна пришла, а Боксеру не становилось лучше. Иногда на склоне карьера, когда Боксер весь напрягался, удерживая огромный валун, казалось, что весу камня противостоит не мышечная сила, а чистая воля коня. В такие минуты губы его шевелились, рождая слова "Буду работать больше" - но голоса не было. Люцерна и Бенджамин снова и снова предупреждали его о том, что надо позаботиться и о своем здоровье, но Боксер не обращал на все предупреждения ни малейшего внимания. Приблизился день, когда ему должно было исполниться двенадцать лет. Боксеру было безразлично, что произойдет с ним потом, лишь бы успеть до пенсии натаскать для мельницы достаточную груду камней.
Однажды поздним вечером пронесся слух, что с Боксером плохо. Знали, что ушел он один, чтобы оттащить повозку камней. Слух оказался верным. Через несколько минут примчались два голубя с криком: "Боксер упал! Он лежит на боку и не может подняться!" Чуть ли не половина всех животных бросилась к холму, где стояла мельница. Боксер лежал между оглоблями повозки, вытянув шею, но не в состоянии поднять даже головы. Глаза его затуманились, бока блестели от пота. Тонкая струйка крови текла их угла рта. Люцерна упала возле него на колени.