Фернандо Магеллан. Книга 3

Ноздрин Игорь

– Прикипело все, прижилось, – защищается португалец. – Хоть под корень руби. Бизань из гнезда так и не вышла.

– Неужто и впрямь топором? – канонир пожалел клееную мачту, перетянутую обручами.

– Не бросать же, – вздохнул матрос. – Эрнандо с парнями руль снять не может, а капитан велел забрать шарниры на «Викторию».

С треском обрывая канаты фок-мачты и ломая поручни, грот-мачта полетела за борт. Раздался всплеск воды, послышалась ругань.

– Кого-то чуть не прибили, – оживился португалец, – пойду-ка я погляжу.

Ганс поставил бочку на палубу,

нырнул в трюм.

– Порка мадонна! – выругался итальянец. – Сдурели, олухи?

– Не удержали, – оправдывается боцман. – Был бы народ, мы бы мягонько ее…

– Был бы народ, ее б не трогали, – пробурчал под нос баск.

– Что, сеньор штурман? – не расслышал Фодис.

– Торопись, говорю, скоро солнце сядет.

– Завтра закончим, – заверил плотник.

– Нам бы за три дня управиться, – пробормотал баск, недовольно поглядывая за борт.

– Живы? – спросил Фодис.

– Лодка цела, даже воды не набрала, – сообщил Элькано.

– Со страха орали, – решил плотник.

– Кабы не тросы, их бы накрыло, – капитан смерил на глаз расстояние.

– Когда мы тонули у реки Святого Креста, то вязали плоты, чтобы управиться до темноты, – вспомнил нормандец.

– Страшно было? – заинтересовался баск.

– Чего боятся, когда четыре корабля ждали в Сан-Хулиане?

– Четыре не два, – согласился Хуан.

– Я не утону, – заявил Ричард. – Господь дважды несчастье не посылает.

– Надеюсь… – усмехнулся Элькано.

Мачту перевязали канатами, потянули за шлюпкой к флагману.

– Дядя Ане, – юнга наткнулся в трюме на немца, – мы не затонем? Слышишь, как плотники топорами стучат? Нас заберут отсюда? – испуганно спросил он.

– Не бойся, не забудут о тебе.

– Добро жалко. Вон сколько пропадает.

– Не волнуйся, увезем, – успокоил канонир. – Ты на какой корабль хочешь перейти?

– Мне все равно, я с вами пойду.

– У тебя есть табак? – обрадовался немец.

– Да.

– Тогда давай перекурим, – разомлел от счастья канонир.

* * *

Как ни старались взять с «Консепсьона» все, что могло пригодиться на островах и в океане, многое пришлось бросить. Трюмы и палубы кораблей не вмещали груза. На каравеллах длиною в тридцать метров размещались по шестьдесят человек. Кубрики забили до отказа канатами, парусами, обменным товаром. Люди спали вповалку под открытым небом.

Жаль терять добро, да делать нечего. На закате третьего дня Элькано в последний раз осмотрел останки корабля, спустился в лодку, отправился к Эспиносе на «Викторию», где ему предложили место главного штурмана. За спиной покачивался на волнах снятый с якоря развороченный корпус судна – без мачт, без окон офицерских кают, с раскрытыми люками портов. Матросы со второй шлюпки запалили изъеденное червями дерево. Легкая струйка дыма пригнулась к воде, потянулась к берегу.

Команды судов облепили борта, смотрели на похороны «Консепсьона». Корабль казненного Кесады – оплот мятежников в Сан-Хулиане, затем под руководством Серрана верный помощник адмирала – медленно дрейфовал вдоль острова, удалялся от разграбивших

его товарищей.

Серый дымок потемнел, сгустился, показались желтые языки пламени. По флагману прокатился вздох боли и сожаления.

– М-м… – застонал Глухой, будто его жгли на костре.

– Гляди, горит… – удивленно произнес Леон.

Ганс Варг снял шапку, перекрестился.

– Конец мышам, – кто-то хихикнул. Его треснули по затылку, и остряк замолчал.

– Пальнуть бы на прощание, – глухо сказал сосед канонира.

Немец вздрогнул, заволновался, поискал глазами помощников. Подозвал юнгу, освободил от талей пушку, побежал за порохом. Карвальо наблюдал с дека корабля за приготовлениями. Рядом сын махал ручонкой удалявшемуся кораблю. Баррутиа что-то торопливо говорил Пунсоролю.

Пламя осмелело, поднялось, заплясало над корпусом. Послышался треск рушившихся перегородок. Черные клубы столбом взвились в небо. Грянула пушка «Тринидада», ей ответила «Виктория».

– Приспустить флаги! – приказал Карвальо.

Звонко ударил колокол.

– Благослови, святой отец! – Санчо толкнул в бок Антония. – У нее есть душа, как у человека.

Францисканец поднял худую длань, забормотал молитву.

– Громче, падре, – попросил солдат.

С раздувшимся от гноившейся раны лицом Пигафетта вцепился руками в поручни, смотрел на огонь. Ему казалось, вместе с кораблем они провожали погибших друзей, оплакивали по индейскому обычаю, сжигали останки.

– Прости, – повинился летописец неизвестно кому. – Жалкие трусы, мелкие душонки…

Пушки палили с траурными интервалами. Пожарище уплывало в море от застывших на якорях каравелл, увозило мертвых от живых.

Корпус «Консепсьона» застонал, развалился пополам. Пары воды с шипением смешались с дымом, взметнулись ввысь, растаяли в золотистом вечернем небе. Первая половина погрузилась на дно, оставила на поверхности посиневшего моря пену, черные обгоревшие доски. Вторая – перевернулась, выставила наружу покрытую водорослями обшивку. Издали она походила на тушу убитого кита, омываемую мелкими спокойными волнами.

Пушки перестали стрелять. Моряки смотрели в небо, где растаяла душа корабля.

– Мы все погибнем, как они, – мрачно предрек Пигафетта и отошел от борта.

Перед ним расступились, не проронив ни слова.

Глава III

Блуждание по морю Сулу

Утром с восходом солнца корабли взяли курс на юго-юго-запад, где по расчетам Карвальо лежали острова Пряностей.

Новый командующий оказался деспотичным и самолюбивым. Подобно Магеллану не советовался с кормчими, самостоятельно принимал решения. Второй капитан Эспиноса вследствие некомпетентности очутился в подчинении у Жуана, хотя тот выражал по отношению к нему знаки уважения как «равноправной персоне», а по существу на «Викторию» приходили приказы плыть за флагманом.