Феромон

Чер Алекс

Как много хочется сказать и как мало надо слов, чтобы выразить, что я чувствую. Я живу. Ей. Рядом с ней. Я такой как есть, неприлизанный, неидеальный. Жёсткий, колючий, сомневающийся. Но она со мной. Она - моя. Пусть сегодня. Пусть ненадолго. Может, не навсегда. Я не знаю, что нас ждёт завтра. Но за одну эту ночь, как сказал мой друг Дэйв, я бы пустил душу по ветру. Отдал, растратил, прогулял. И отец мой тоже был прав: оно стоит того, когда вот так, не думая, что будет завтра.

Она закрывает глаза и, обхватив мою шею руками, кладёт голову в своём тяжёлом тюрбане на моё плечо. Уставшая. Измученная. Обессиленная.

И я бы остался, но украсть у неё ещё час-два от оставшегося

сна - я же не зверь какой. И кстати, она не рыжая.

46. Эйвер

Я оставляю её в уютном гнёздышке из мягких подушек и свежих одеял, а сам остаток ночи мечусь по своей холостяцкой квартире. В одиночестве.

Не рыжая. Хотя ей очень идёт этот цвет. Но именно это не даёт почему-то покоя.

Открываю сайт школы Святого Франциска.

Шарахаюсь от собственной фотографии. Да я бы и сам себя не узнал, доведись мне искать Эйвера Ханта в школьных альбомах. «А. Ривз» нахожу её только по фамилии. И, конечно, не узнаю. Нет, что-то есть, но ловлю сходство скорее ощущениями: сосёт под ложечкой, давит в груди, шевелится в штанах. Смешно, но, кажется, я уже по ней скучаю.

Её подругу Кору зато нахожу без труда. Карие с поволокой глазищи, ярко накрашенные, как и губы. А вот ту девочку, Роуз, сколько ни читаю фамилии, как ни вглядываюсь в лица, в инициалах под которыми есть буква «Р», а так никого и близко похожего на неё не нахожу. Или она изменилась до неузнаваемости. Или не фотографировалась.

Только почему именно сейчас это не даёт мне покоя? Её звонкий, ещё совсем детский голос, её вскинутый подбородок, и её простые и такие искренние слова:

«Это, наверно, глупо, но наши чувства... мы не можем их контролировать, - теребит она оборку платья.
– Но они откуда-то приходят и ... мы чувствуем, что мы чувствуем... Я не хотела тебе говорить, потому что для тебя это, наверняка, ничего не значит. Но ты скоро уедешь, и я подумала: а вдруг я пожалею, что не сказала. Вдруг для тебя это важно. Или когда-нибудь, пусть не сегодня, но будет важно...»

Как же она была права в свои шестнадцать. Ведь я запомнил. И это стало для меня важно. Сейчас. И только сейчас я начал понимать это, что наши чувства... в них никто не виноват. Мы просто чувствуем, что мы чувствуем.

Будильник выхватывает меня из недолгого забытья, словно я и не спал. Так, прикрыл глаза на секунду - и уже утро.

И пока чищу зубы, привычно подравниваю щетину и мучаюсь с выбором галстука, думаю о том, что я ведь ни разу этой ночью не вспомнил про свой треклятый феромон. Только когда подбирал нужное слово - кто же она для меня, эта Анна. И ощущение, что всё случилось по-настоящему, что не было между нами этого «третьего» - моего феромона - наполняет душу какой-то полноценной радостью. Хотя вопрос «Что происходит?» так и остаётся открытым. Анна не чувствует мой феромон или это она его «гасит»? Или это то, что сказал Дэйв? Или уровень его снизился совершенно по другим причинам, а нам повезло оказаться рядом именно в этот момент?

Так до встречи с судьёй и крутятся в голове эти вопросы. Да и свидание в суде назначено, можно сказать, по тому же вопросу.

Темнокожая подтянутая ухоженная судья Эспозито вызывает явное недоумение и у меня, и у Питера Джеймса самим фактом присутствия в судейском кресле. Ей бы на подиум, а не в органы правосудия. На разворот мужского журнала в откровенном белье, а не в бесформенную судейскую мантию.

С первого же взгляда на неё, я понимаю, какого рода знакомство их связывает с Йорном. И параллель, проведённая между мужским журналом, Йорном и женским бельём

странным образом приводит меня к решению проблемы с оперой. Жаль только, что позвонить Йорну я сразу не могу. Но зато и без того моё чудесное настроение ещё улучшается от найденного решения. И даже Питер Джеймс по одному моему довольному взгляду понимает, что, если дёрнется, то уйдёт отсюда, прихрамывая на обе ноги.

– Итак, мистер Джеймс, суть претензий вашей клиентки мне понятна, - постукивает ручкой по столу судья Эспозито.
– Закон действительно защищает врачей от посягательств пациентов на их честь и здоровье, несмотря на врачебную тайну. Но для меня так и осталось за гранью понимания, какое отношение имеет к этому мистер Хант.

– Ваша честь, - склоняется в подобострастном поклоне этот рогоносец.

Он жалок с его наметившейся проплешиной на затылке. И противен мне своими невзрачными и такими мелкими чертами лица, будто голова его ещё росла, а маленький злой ротик, круглые свинячьи глазки и игрушечный носик так и остались недоразвитыми. Словно, как и его жене, им тоже чего-то недодали. И если бы они могли, то тоже побежали искать подходящее по размерам лицо. О том, что ещё, возможно, не вышло у него из зачаточного состояния, что ищет его жена на стороне, например... счёт в банке, в присутствии красавицы судьи я предпочёл не думать, чтобы не заржать.

– Мой клиент подозревает, что со стороны мистера Ханта был обман. И предоставленные нами улики...

– Что?
– перебиваю я.
– Какие ещё на хрен улики?

– Мистер Хант, - мягко, но предупреждающе улыбается судья.
– Следите за выражениями. Мистер Джеймс, будьте добры ознакомить мистера Ханта со всеми материалами по делу, предоставленными суду, поскольку он сам выступает своим адвокатом. И я думаю, встречу на этом можно закончить. Я удовлетворяю вашу просьбу о закрытом заседании, мистер Хант. Но под давлением фактов отклонить иск не могу. И, честно говоря, - заинтересованно опирается она на стол.
– Даже горю желанием разобраться.

– Но ущерб не был нанесён. Для иска просто нет оснований.

– А вот в этом суд как раз и будет разбираться, - встаёт она.
– Простите, господа, но у меня заседание. Всего доброго!

Размахивая папкой, всученной мне Джеймсом и уже просмотренной в машине, возвращаюсь в офис. Даже не особо расстроенный. Да плевать! Уложу этого плешивого на обе лопатки в любом случае.

– Анна, - киваю я, не глядя, но останавливаюсь. Я и не собирался проходить мимо.

– Мистер Хант, - едва заметно улыбается она, не поднимая глаз.

– Кофе?

– На столе.

– Но как ты догадалась?
– улыбаюсь я.
– Ах, да, Сэмми.

– Как прошла встреча с судьёй?
– всё же поднимает она лицо. Едва заметная усталость, та единственная, что красит любую женщину, чуть заострила её идеальные черты, легла тёмными кругами под глаза, но сделала её только ещё более роковой и ещё более желанной.

– Всё в порядке. Держи, - кладу на стол папку и касаюсь её руки. Подушечками пальцев веду по нежной коже запястья и, легонько стиснув ладонь, получаю в ответ уверенное пожатие.
– Выпьешь со мной кофе?

– Не сейчас, - улыбается она, покачивая головой.
– Очень много работы, мистер Хант.

– Чёрт, я же забыл сказать, что ты принята обратно.

И снова покачивание головой в ответ.

– Нет. Там на столе лежит моё заявление, и лучше тебе его одобрить.

– Что это?
– выхожу я с подписанным её рукой листком, не веря своим глазам.

– Заявление на увольнение.

– Я вижу, что заявление. Нет, - уверенно рву несчастный лист в мелкие клочки и подбрасываю их в воздух.