Ферсман
Шрифт:
Мяпкий, мокрый и жирный слюдяной сланец, добытый из шахты или из старой открытой разработки, измельченный в барабанах и отмытый от листочков слюды, поступал на лоток, за которым в худом сарае работали дети. Нагнувшись над мокрым лотком, под окриками сидящего на возвышении француза, они должны были ловить в потоке породы цветные камни. Руки их — от соблазна — были плотно запрятаны в холщовые рукавицы с завязками, в руке — лопаточка, которой они должны были замеченный хороший камень подбросить на середину лотка, где он через отверстие стола падал в жестянки.
Над французом-надсмотрщиком был еще один француз, над тем — еще. Целая иерархия недоверия. А им, всем вместе взятым, не доверял главный хозяин, который заставлял их следить друг за другом. Наполнявшиеся
Компания тщательно охраняла всю область, над которой владычествовала. Французский наймит — вооруженный до зубов стражник — мог здесь, в сердце России, без предупреждения стрелять в любого человека, кто случайно или намеренно заходил за ограду этого разбойничьего гнезда.
Хищники крупного калибра — иностранные концессионеры — постоянно воевали с хищниками мелкими, «браконьерами камня», вольными промысловиками; которые сами называли себя «хитой».
— Старатель? — спросил Ферсман на привале подсевшего к костру прохожего человека, одетого в отрепье, с опорками на нотах. Тот держался со спокойным достоинством и брал табачок с таким видом, точно делал этим одолжение.
— Хитники мы, — поправил бродяга, с наслаждением закуривая козью ножку. В его ответе звучали и гордость и вызов.
Буйная старательская таежная хита также была обуреваема жаждой наживы («одним камнем, как одним ударом, богат станешь»). Хитники хранили добытое в мокрых тряпицах, чтобы ярче казалась окраска и чтобы свежевынутый из земли камень не растрескался на сухом воздухе. Горщики были тесно связаны со скупщиками Екатеринбурга. Но разве могли они противостоять «хите» организованной, отгородившейся колючей проволокой, облаченной в черные сюртуки и крахмальные манишки, отправлявшей запаянные банки с камнями в далекий Париж под охраной карабинов?..
Не вся хита на Урале состояла из одних хищников. Попадались в ней люди сродни Лобачеву, сочетавшие со «старанием» на потребу мечтательную любовь к камню, о которой так хорошо рассказывал Павел Петрович Бажов. В его сказах чистая и совестливая душа народа побеждает соблазны быстрой наживы — и это в них от жизни. В думах своих эти люди тянулись к тому времени, когда вольный труд станет творчеством, а творчество будет приложено к камню и окончательно победит темную страсть к легкой добыче. Человек в человеке не умирал и в самых страшных условиях рабского бытия. Это же сумел подглядеть и Ферсман. Взгляд его с некоторых пор стал человечнее и теплее, а потому и проницательней. За внешним он уже умел иногда разглядеть и сокровенное.
«Для местных крестьян «камень божий», несомненно, является продуктом общей земли, — отмечал Ферсман в своих записках, — как бы национальной собственностью народа, и никому нельзя запретить его добычу. С этой психологией уживается какая-то смутная идея общенациональной собственности».
С новыми мыслями, с новыми настроениями Ферсман приехал в 1912 году в заповедный для минералога район Урала — знаменитую Мурзинку.
Взглянув на фотографию Мурзинки, вы разочаруетесь: редкий лесок, болотце, равнина, сплошь перерытая, состоящая из ям, шурфов и копушек; кривые домики — дичь и глушь. Это типичный пейзаж Мурзинки, которая представляла собой в то время на Урале понятие собирательное. Так называли любители камня целый район среднего Урала, тянувшийся вдоль восточных склонов верст на шестьдесят по притокам Тагила, Из Мурзинки шли «тяжеловесы» [25] голубой воды, аметисты, вспыхивающие при вечернем свете кровавым огнем. Старый горщик Сергей Хрисанфович Южаков, с которым Ферсман подружился в тесной избе его родной деревни Южаковки, говаривал ему по этому поводу так: «Все в Мурзинке есть, а если чего и нет, то, значит, еще не дорылись».
25
Так
Собственно Мурзинка — Мурзинская слобода со своей древней староверческой церковью — расположилась на берегу медленно текущей реки Нейвы, обрамленной кучами перемытых на золото песков. Начало слободе было положено еще в 1640 году. Там, где во время путешествия Ферсмана стояло здание волостного правления, некогда была построена небольшая крепостца для охраны с юга Верхотурского тракта. С высокого склона реки виден был на крутом берегу густой еловый бор, скрывавший в себе главные месторождения района — знаменитую Мокрушу и «гору» Тальян. Но гора не была горой. Под этим названием в обозначении горщиков Урала подразумевался выход пегматита в любом, хотя бы и не гористом месте.
На сырой, болотистой поляне, среди густого леса, на площади примерно в одну десятину Ферсман нашел несколько беспорядочно разбросанных шахт. Один совсем завалились, другие разрабатывались по зимам и кое-как были накрыты досками. Вокруг были хаотичные кучи отвалов. Шахты летом почти доверху заливала вода. Работа в таких шахтах обычно начиналась лишь с наступлением морозов. И этой студеной и вместе с тем горячей для горщиков поры терпеливо дожидались старатели в своих избушках. Южаков был владельцем примитивно устроенного ручного насоса для откачки воды. Это давало ему неоценимое преимущество перед его собратьями, все достояние которых составляла кирка да острый глаз.
Ферсман с интересом исследовал шахту, выкопанную на восемь саженей в глубину Сергеем Южаковым. Только здесь раскрылась перед ним картина месторождения: в сильно разрушенную, смятую в складки гнейсовидную породу ворвались жилы гранитных пегматитов, то сплетаясь между собой, то ответвляясь тонкими белыми прожилками, то образуя большие скопления твердых и красивых пород. Эти пегматитовые прожилки, бывшие некогда жерлами, в которые прорывались остаточные расплавы, и содержали в себе элементы, необходимые для образования цветных камней Урала: фтор — для топазов, бор — для турмалинов и другие. В середине более мощной жилы при застывании породы оставались пустые промежутки, «занорыши», как их называли в Мурзинке. В них-то и выкристаллизовывались драгоценные минералы редкой красоты. Южаков знал, как искать «проводники» к таким пустотам: по тоненькой жилке гранита, идущей вглубь, он добирался до более мощной жилы «пласта», где по мелким признакам, или на языке горщиков «припасам», он предсказывал существование «заморыша» с драгоценными камнями.
Однажды мглистым утром, обещавшим серый денек, Южаков разбудил Ферсмана и повел его к только что обнаруженному «занорышу», заполненному буровато-красной мокрой глиной. Кайлом и деревянными палочками Южаков осторожно и медленно вынимал глину, перебирая ее в пальцах. Скоро в его руках оказались превосходные кристаллики почти черного дымчатого кварца и двойники полевого шпата. Все глаза устремились на опытные руки Южакова. Каждый (нетерпеливо ждал, принесет ли на этот раз «занорыш» какой-нибудь самоцвет. Руки Южакова нащупали на стенках полости большие кристаллы» кварца, а может быть, и «тяжеловес». Пустота, тщательно омытая и очищенная для взрыва динамитных патронов, «выдала», наконец, несколько штуфов дымчатого кварца с зеленой слюдой и кристаллами полевого шпата. Ферсман принимал их из ямы дрожащими руками, но горщики были разочарованы. Для них такой «занорыш» все равно, что пустое место. Он дает только так называемые коллекционные штуфы без дорогих камней, годных для огранки. Между тем в шахту вложены сотни дорогих рублей; откачка воды из глубокой разработки с каждой саженью становится все более затруднительной, а счастье улыбается не часто, да и улыбнется — заработанные деньги долго не продержатся: Урал умеет праздновать свои находки! В твердол же грунте работа без каких-либо технических приспособлений оказывается не под силу. И потому ямы постепенно заливаются, а деревянные постройки гниют.