Февраль
Шрифт:
Я подошел и отрекомендовался:
— Суханов-Гиммер. Ваш злейший враг,— в шутку прибавил я, желая с самого начала придать совершенно приватный тон нашему разговору.
— Очень приятно,— как-то не в меру серьезно ответил он.
— Скоро в 12-й комнате,— начал я,— соберется Совет рабочих депутатов.
— Вот как?! — обеспокоенно и удивленно сказал Милюков.
— Именно так. Победа восстания означает, что через несколько часов в руках Советов окажется если не государственная власть, то вся наличная реальная сила в государстве или, по крайней мере, в Петербурге. При капитуляции царизма именно Совет окажется хозяином положения. При таких условиях
— На каких условиях? — быстро спросил Милюков.
— Условия? Элементарная демократическая программа... Впрочем, об этом, я убежден, мы всегда можем сговориться...
Какую-то секунду Милюков колебался, но, видимо, решил, что открывать карты рано.
— Простите, но я не уполномочен,— и он развел руками.
Мне было достаточно. В этом ответе, как в капле воды, отразился весь наш либерализм с его лисьим хвостом и волчьими зубами, с его трусостью, дряблостью и реакционностью. Я прекрасно понял, что в эту минуту Милюков все еще надеялся на какое-то чудо. В решающий час, при свете высказанных мною элементарных соображений, у монопольного представителя прогрессивной буржуазии не нашлось иных слов, кроме жалкого лепета, и иных решений, кроме решения в момент революции действовать так же, как они действовали до революции, то есть без революции.
Николай Дмитриевич Голицын, 67 лет, князь, полтора месяца назад был назначен премьер-министром. Умрет в эмиграции.
КНЯЗЬ ГОЛИЦЫН. Днем 27 февраля для проведения заседания совета министров в Петербурге уже не было безопасного места. Несколько раз я напрасно обращался в градоначальство с просьбой выделить охрану для моей квартиры на Моховой. Пришли несколько солдат, но все это не внушало никакого Доверия, и я решил открыть заседание все-таки в Мариинском дворце. Там, мне казалось, будет безопаснее.
Около дворца стояли два орудия, но солдат было пугающе мало. Внутри же дворца все оставалось на своих местах, как все годы перед этим... Двери перед нами распахнулись, и мы вошли в зал заседаний. Здесь все уже было готово к нашему приходу: бумаги на столе заседаний, начальник канцелярии Ладыженский на своем месте.
На заседание прибыли А. Д. Протопопов, П. Л; Барк, Н. Н. Покровский, М. А. Беляев, Н. А. Добровольский, Э". Б. Кригер-Войновский и кн. В. Н. Шаховской. Помню определенно, что в отсутствии были Н. П. Раев и И. К. Григорович (по болезни).
Совет никак не мог сесть за стол и приступить к занятиям. Мы ходили расстроенные, постоянно подходили к окнам. Указав на прибывшего С. С. Хабалова, военный министр Беляев предложил мне открыть заседание.
Я попросил генерала Хабалова доложить обстановку. Генерал всегда производил на меня впечатление человека неэнергичного, мало даже сведущего, тяжелодума. Генерал Беляев в отношении Хабалова позже высказался еще резче: «Хабалов произвел тяжелое впечатление на весь совет, руки дрожат, равновесие, необходимое для управления в такую серьезную минуту, он, по-видимому, утратил». Однако вернемся к докладу Хабалова.
— Господа, вы знаете,— начал он,— первые мои меры заключались в распоряжении о том, чтобы толпа не была допускаема собираться...
— Ближе к делу,— попросил военный министр.
— Да что там, нужно сказать — обстановка отчаянная! Господа, эти события — это котел... Получил известие, что окружной суд разгромлен и подожжен... Литвинов, брандмайор, донес по телефону, что приехал с пожарной командой тушить, а толпа не дает. Послал две роты, чтобы разогнать толпу или допустить пожарных до тушения... Но опять эти посланные роты вышли и пропали — вестей нет! Со всех сторон просят подкреплений, а где взять? Положение критическое... К кому я ни обращался, везде говорят, что у них свободных рот нет, что дать не могут... А тут все требуют охраны дать: роту — сюда, роту — туда... Но, господа, что такое двадцать человек? Охраны ничего не дадут — ровно, а вот разве только лишнее кровопролитие будет... Где караула нет, клянусь аллахом, оно лучше...
— Подождите, генерал,— я был вынужден прервать Хабалова,— мы хотим знать обстановку и ваши соображения. Государь повелел вам...
— А я государю сообщил, что ничего сделать не могу. Вот.
— Что это?
— Телеграмма государю. Благоволите прочесть за меня, дабы иметь возможность отдышаться...— И с этими словами он сел.
Я зачитал совету министров телеграмму Хабалова: «Прошу доложить его императорскому величеству, что исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не мог. Большинство частей одни за другими изменили своему долгу, отказываясь сражаться против мятежников. Другие части побратались с мятежниками и обратили свое оружие против верных его величеству войск. К вечеру мятежники овладели большей частью столицы. Верными присяге остаются небольшие части разных полков, стянутые у Зимнего дворца, под начальство генерал-майора Занкевича, с коими буду продолжать борьбу».
— Господа,— присутствие духа едва не изменило мне,— но ведь это же скандал!
— Я, господа,— взял слово Беляев,— лично ездил в градоначальство. Я хотел поддержать энергию генерала Хабалова, бодрость духа и помочь ему советом. Но генерала там не было, и на меня произвело чрезвычайно странное, печальное впечатление, как вообще организованы наши действия. Я попросил генерала Занкевича — он строевой офицер — принять на себя руководство действиями.
— До повеления царя не уйду,— заявил внезапно обидевшийся Хабалов.
— Я считаю,— заявил он,— что совет министров должен возложить руководство подавлением восстания на военного министра.
Со мной все согласились, только один Хабалов продолжал ворчать в том смысле, что теперь вообще стало неясным, кто кем командует и кому подчинен, и приводя в обоснование довод, что военный министр не имеет права вмешиваться в дела округа, поскольку он подчинен непосредственно верховному главнокомандующему. Но ни мы, ни Беляев не обратили на это никакого внимания. Беляев тут же приказал Хабалову напечатать в типографии приказ о введении в городе военного положения.
— Нет типографии,— ответил Хабалов,— народ захватил.
— Напечатайте в типографии морского министерства,— немедленно отпарировал Беляев.
— А вешать как? — продолжал упорствовать Хабалов.— У меня нет ни клея, ни кистей...
— Прикажите как-нибудь прикрепить,— резко ответил Беляев, прекращая это бессмысленное препирательство. Твердость министра произвела на нас всех хорошее впечатление.
— Если бы у нас был хоть один настоящий генерал...— сказал Протопопов, но невозможный Хабалов перебил и его: