Фея
Шрифт:
Но рот на замке он все-таки не удержал.
— Не забывай оставлять по пути пометки. Робин молча показала Крису небольшое кайло и снова сунула его в инструментальный пояс. Пояс этот был настоящим чудом, сработанным из отделанной шкуры огурца умелыми руками Вальи. План состоял в том, что, когда Валья сможет передвигаться на костылях, они с Крисом пойдут по пути, размеченному Робин. Крису не хотелось об этом думать. Ведь если Робин до того времени не успеет выбраться и вернуться с подмогой, это будет значить, что она попала в беду.
— Если перестанешь находить сосцы, иди три сна после того, как опустеет мех. А потом, если так их и не найдешь, возвращайся.
— Четыре.
— Три.
— Мы договорились, что четыре. — Тут Робин взглянула на Криса и вздохнула. — Ладно. Три, если тебе от этого полегчает. — Несколько мгновений они стояли, глядя друг на друга. Потом Робин подошла и обняла его.
— Держись тут, — сказала она.
— И я почти то же хотел сказать. — Робин нервно рассмеялась, и Крис прижал ее к себе. Наступил неловкий момент, когда Крис не мог понять, хочет Робин, чтобы он ее поцеловал; потом решил, что наплевать, — и поцеловал. Девушка еще сильнее его обняла. Но почти сразу же, отводя глаза, отпрянула. Затем еще раз на него взглянула, улыбнулась и направилась прочь.
— Пока, Валья, — сказала она.
— До свидания, малышка, — крикнула в ответ Валья. — Я бы сказала «да не оставит тебя Гея», но ты, по-моему, предпочла бы идти одна.
— Вот уж точно, — рассмеялась Робин. — Пусть лучше сидит у себя в ступице и тревожится насчет Феи. Увидимся через килооборот.
Крис не спускал с нее глаз, пока она не скрылась из виду. Раз ему показалось, что Робин обернулась и машет рукой, но уверенности не было. Вскоре осталось только скачущее световое пятно от трех сиялок в плетеной клетке. А потом и оно исчезло.
На вкус молоко Геи и впрямь оказалось горьким, причем со времени ухода Робин становилось все горче. Вкус слегка менялся изо дня в день, но этих перемен было далеко недостаточно, чтобы обеспечить то разнообразие, которого жаждал Крис. Меньше чем через какой-то гектаоборот Криса уже тошнило при одной мысли о проклятом молоке, и он начинал задумываться, не лучше ли поголодать, чем давиться этой пакостной жижей.
Как можно чаще Крис отправлялся на поиски дров и пищи, заботясь о том, чтобы надолго Валья одна не оставалась. По пути он собирал древесину и время от времени приносил одно из местных животных. Всякий раз это был повод для радости, ибо Валья тут же доставала свои припасенные специи и каждое блюдо готовила по-новому. Вскоре Крис обратил внимание, что сама она ест очень мало из приготовленного. Причем он не сомневался — это не потому, что титанида предпочитает молоко. Множество раз Крис хотел потребовать, чтобы она брала полную долю, но так и не набрался решимости. Свою порцию он ел как скряга, растягивая трапезу на целые часы, и, если Валья предлагала, всегда брал добавку. Крис ненавидел себя за это, но ничего сделать не мог.
Время расплылось. Все острые грани хода времени совсем стерлись, начиная с того часа, как Крис прибыл в Гею. Даже раньше. Путешествие на звездолете уже начало отрывать его от земного времени. Затем было замораживание хода времени в один вечный день в Гиперионе, медленное переползание в ночь и опять в день. А теперь процесс завершился.
После долгого просвета, длившегося от Карнавала в Крие до прибытия в пещеру, Крис снова начал впадать в безумие. Теперь он думал об этом именно так — как о приступе безумия, а не как о переживании «эпизода», согласно жеманной формулировке докторов. И просто потому, что именно это и происходило. Он больше не верил, что Гея сможет его излечить — даже если захочет, и с чего бы ей вдруг захотеть. Отныне Крис определенно был обречен идти по жизни в сопровождении целой компании душевнобольных незнакомцев. Следовало только как можно успешнее с ними справляться.
Делать это в пещере было значительно легче, чем где-либо еще. Часто Крис в буквальном смысле ничего не замечал. Мог очнуться в каком-то месте, не помня, как туда забрел, и не ведая, впал он в безумие или просто в рассеянность. Всякий раз он с тревогой бросался к Валье проверить, не причинил ли он чего-то дурного. Но, как ни странно, чаще всего титанида выглядела после этого даже радостнее, чем в предыдущие дни. Облегчало приступы невменяемости и другое — Валью явно не тревожило, безумный Крис или нормальный. Казалось даже, безумный он ей еще больше нравится.
Порой Крис задумывался, не такое ли исцеление имела в виду Гея. Ведь здесь его безумие ничего не значило. Получилось, что он сам поставил себя в такое положение.
Без всякого обсуждения Валья взяла на себя обязанность делать зарубки на календаре после каждого его сна. Это, помимо прочего, Крис расценил как доказательство того, что действительно страдает провалами памяти и приступами безумия. Что он в такое время делал, ему было совершенно неведомо. Валью он не спрашивал, а сама она об этом не заговаривала.
Зато обо всем остальном они говорили. Обходы окрестностей лагеря занимали не более «часа» каждый «день», так что от девяти до сорока девяти часов оставалось практически на одни разговоры. Поначалу они рассказывали о себе, но в результате очень скоро Валья истощила все сведения. Крис и забыл, какая она невозможно юная. Хотя Валья и была зрелой самкой, опыт ее оказался прискорбно мал. Впрочем, и у Криса ушло ненамного больше времени, чтобы истощить все сведения о своей жизни. Тогда они обратились к другим темам. Они беседовали о надеждах и опасениях, о философии — титанидской и человеческой. Они выдумывали игры и сочиняли рассказы. С играми у Вальи выходило весьма посредственно, зато с рассказами — грандиозно. Фантазия и угол зрения титаниды были настолько отдалены от человеческих, что ей раз за разом удавалось изумлять Криса своими дерзкими, поразительными прозрениями о вещах, в которых она ровным счетом ничего не смыслила. Крис как никогда раньше начал подмечать, что значит быть близким к человеку, и все же не человеком. Он вдруг понял, что отчаянно жалеет все те миллиарды людей, которые не дожили до контакта с Геей, которым никогда не приходилось общаться с таким невероятным и удивительным существом, как титанида.
Терпение Вальи тоже его изумляло. Крис уже с ума сходил, а ведь свободы передвижения у него было куда больше. Он начал понимать, почему общепринятой практикой считалось добивать коней с ранеными ногами — их корпус не был предназначен для длительного лежания. Ноги титаниды были более гибкими, чем у любого земного коня, и все же ей приходилось очень туго. Целую половину килооборота Валья только и могла, что лежать на боку. Когда кости начали срастаться, она стала садиться, но не могла долго поддерживать это положение из-за того, что уложенные в лубок передние ноги все время приходилось вытягивать перед собой.
Крис впервые начал догадываться, что Валье нелегко это переносить, когда она упомянула, что в больницах титанид лечат, подвешивая на лямках — так, чтобы раненые ноги свисали вниз. Изумлению его не было предела.
— Что же ты раньше-то не сказала? — спросил он.
— Я не знала, какой из этого толк, раз уж…
— Кизяк ты конский, — выругался Крис и подождал, пока Валья улыбнется. Таков был теперь его любимый эпитет, которым Крис пользовался для нежной издевки, притворяясь, что ему осточертела ежедневная обязанность убирать за титанидой. Но на сей раз Валья не улыбнулась.