Фиаско
Шрифт:
– Давайте вернемся к этому незадачливому стрелку, – предложил я. – Вполне возможно, что он уже давно работал на Баркина и его привезли сюда специально чтобы было все шито-крыто. Разве не так?
– Возможно все, что угодно. Как только установят его личность, так мы сразу узнаем, не из тех ли он списанных спортсменов, которых вы так обожаете?
– Из спортсменов он или нет, это не столь важно. Но его, должно быть, нанимали те же самые люди, на которых работал и Рафик.
Шевченко лишь вздохнул, иронически хмыкнув:
– Блестяще. Таким образом, мы сузили круг подозреваемых до тех немногих, которым стал известен ваш очерк, переданный ТАСС.
– Это верно, – заметил я, начиная раздражаться. – Таким образом, нужно исключить из этого круга всех замешанных в махинациях с обувной фабрикой. О ней в моем очерке нет ни слова, как ничего нет и в документах Воронцова – вы сами это говорили.
– Вот видите. Потому-то я и говорил, что нет ничего нового.
Шевченко натянуто улыбнулся, поежился от холода и пошел включать термообогреватель. Он вертел на нем ручки и так и сяк, пыхтел, стараясь выжать побольше тепла. Из-под клапана на радиаторе выбилось слабенькое, усталое шипение, потом там что-то неясно забулькало и заклокотало.
– Так на чем мы остановились? – спросил он.
– На том, как сузить круг подозреваемых. Агент Скотто упоминала фамилию Рабиноу?
– Собственно говоря, называла, но никак не связывала с Воронцовым. Сказала только, что он околачивается в «Парадизе», когда бывает в Москве. А вам что-нибудь известно о нем? Раньше я никогда не слышал этой фамилии.
– Я тоже, но следователь-то вы. А в документах Воронцова он упоминается?
Он лишь мотнул головой – дескать, нет, и пояснил:
– Я просматривал их несколько раз и не припомню, чтобы где-либо мелькнула фамилия Рабиноу или Рабинович.
– А вы сказали об этом Скотто?
– Сказал, но она все равно попросила показать бумаги.
– Скотто и меня о них спрашивала.
– Я сказал, что документы отправлены назад, в Министерство внутренних дел.
– Неужели? Когда же? Вчера вечером их там еще не было.
– Вот расписка об их передаче. – Он полистал бумажки в папке и вынул зеленый бланк с многочисленными графами и подписями. – Еще раз говорю, что вы беседовали не с теми людьми. Источники ваши ненадежны.
– Он только один, но голову дает на отсечение, что документы уничтожены. Я тоже так думаю.
– А если они все же там?
– Если они все же там? – задумчиво повторил я. – Можно подумать, что тогда у вас было бы поменьше забот.
– Тогда бы они были не в моих руках.
– Да будет вам. Происходит нечто более важное, чем просто грабеж, хоть и с убийством, и вы это прекрасно знаете. А что получается? О чем говорят результаты баллистической экспертизы пулевых отверстий? О том, что налицо попытки представить все как обычный грабеж. А вы на это даже внимания не обращаете.
– Ну уж извините, товарищ Катков. Этим занимается не отдел по борьбе с преступлениями, а подразделение по расследованию убийств. Прежде чем меня подключили бы к расследованию, вас бы уже двадцать раз убили. – Он сдавленно хмыкнул, радуясь собственной шутке. – Но поскольку очерк пошел гулять по свету, поводов убивать, чтобы заткнуть вам рот, не так уж и много, правда?
– Однако сами вы не очень-то верите тому, что в нем написано.
Шевченко только сверкнул глазами.
– Все ли я спросил? Да, а как ваше продвижение по службе? Что там произошло… – Я не стал договаривать, видя, что его не интересует эта тема. – Наверно, Годунов все же получил повышение, а?
Шевченко как-то безвольно кивнул.
– Извините меня, – пробормотал я в смущении, но тут вспомнил, как в машину к нему подсаживалась Вера.
– Не волнуйтесь, я буду по-прежнему придерживаться нашей договоренности, – сказал он, ошибочно истолковав мое огорчение. – Ну а теперь, с вашего позволения… – Шевченко не докончил мысль и начал укладывать награды в пакет. – У меня назначена встреча.
– Одна такая у вас уже состоялась, когда я был здесь в прошлый раз. Вы оба, должно быть, договорились заранее.
Он замер и посмотрел на меня.
– Что вы имеете в виду?
– А ничего, – ответил я, не желая раскрываться первым.
– Не знаю, Катков, вашей проблемы. Если есть что сказать, говорите прямо.
– Ну эта, Вера Федоренко…
Он непонимающе глянул на меня:
– А что Вера Федоренко?
– В ту ночь, когда я привез Рафика в морг, вы вместе уехали в своей машине. Помните?
Он сделал возмущенное лицо.
– Мы уехали по сугубо служебным делам.
– Да-да, разумеется, по служебным, я так и думал.
– Ай, Катков, Катков! Не пристало зрелому мужчине ревновать, как зеленому юнцу. Вы, может, вспомните, что я наложил на нее дисциплинарное взыскание, а тут…
– Необоснованные действия. Никому не нужные суровые меры…
– Вера Федоренко тоже так считала. Она была здесь, когда вы заявились в морг с трупом Рафика.
– Ну а… что потом? Вы, стало быть, решили увезти ее, чтобы договориться с ней, как все это представить?
– Да нет же. Чтобы не мерзнуть. Мы оба продрогли до костей. Я все время ищу какую-нибудь причину, чтобы только выбраться из этого морозильника. Вы же знаете, все эти дни мне приходилось ужинать в одиночку, так что…
Он замолк и как-то вяло пожал плечами. Я смерил его пристальным взглядом.
– Хотите – верьте, не хотите – не верьте, Катков, – сказал Шевченко, укладывая в пакет последнюю медаль. Глянул на наручные часы и, насупившись, подвинул мне бумажный бланк: – Вот здесь распишитесь.
– Зачем? Что это за форма такая?
– А вот зачем. – Он передал мне пакет. – Рафик убит. Трупы мы под суд не отдаем. Да и как свидетели они не годятся. Я намеревался вначале отдать награды Тане Чуркиной, а потом заехать за дочерьми. А по вашей милости я опаздываю. Так что передайте их Татьяне сами.
Вначале я даже растерялся, но только потом до меня дошла вся искренность его намерений.
– Да никакой вы, оказывается, не подлец. На него вы явно не тянете.
– Простите, не понял? – спросил Шевченко.