Филарет – Патриарх Московский 2
Шрифт:
— Давай ка я тебе иголки от боли вставлю, — сказал Фёдор и быстро воткнул ему две иглы в точки «вутонг».
Царь облегчённо задышал ровно и глубоко, а отдышавшись спросил:
— Сильно нагрешил?
Фёдор даже отстранился от такой «наглости».
— Ты меня спрашиваешь, государь, сильно ли ты нагрешил? Но как же я тебе отвечу? Не я тебе судья, государь. Я твой слуга, а ты Помазанник Божий. Ты сам себе судья, да Господь Бог. Я могу только перечислить часть твоих мрачных деяний в прошлом и будущем и то, только те, что открыты мне. Говорил же тебе, что не всё открыто предо мной.
— Сказывай, что знаешь, — вздохнул Иван Васильевич.
И Фёдор рассказал, что знал сам и то, что ему рассказали разные собеседники из этого мира. Рассказал без подробностей, просто констатируя факты: убито и казнено столько-то, испорчено девиц столько-то, жён загублено столько-то, крестьян сгинуло столько-то. Были у попаданца в памяти такие цифры, ибо спорили в будущем по этому поводу много и часто. Про поминальный список сказал. «Помнил» Фёдор и другие цифры: о том сколько в это же время уничтожили своих граждан иные правители, но приводить их царю пока не имело смысла. Эти сведения должны пригодиться потом, когда надо будет мотивировать Ивана Васильевича на благие дела.
Царь слушал Попаданца, хмурился, но не перебивал, а когда Фёдор замолчал, спросил, посерев лицом:
— Только худая слава после меня осталась?
Фёдор мысленно усмехнулся, но ответил серьёзно.
— Отнюдь. Много нужных дел для государства Российского ты успел начать и завершить. Но ты и сам их знаешь. Я только худое перечислил.
— Ангелы, говоришь, прислали? — скривился он.
— Да, не знаю я, кто послал, — устало скривился Фёдор. — Самому интересно, но вряд ли кто скажет.
Царь скептически разглядывал Захарьина.
— Ты, конечно, отрок необычный. Таких, как ты, я видом не видывал и про таких слыхом не слыхивал. Бывает блажат юродивые, но ту блажь ещё понять надо. А ты разумен… И даже слишком порой. Никому не говорил ты про дар свой?
Фёдор покрутил головой.
— Я бы и тебе не говорил, да за державу обидно, — буркнул он.
— За державу обидно? Почто? В чём обида твоя?
— В том, государь, что за пол века твоего правления только и останется от дел твоих одна земщина. А страна впадёт в такую смуту и разорение, что едва не распадётся на княжества и не станет добычей поляков. И только войска, собранные земским собранием, изгонят поляков из Москвы.
— Поляки в Москве?! — возмутился царь и вскрикнул: — Кто допустил?! Где были мои сыновья?!
— Иван умрёт раньше, а Фёдор через четырнадцать лет после тебя. Потом будут править иные цари. У Фёдора детей мужского пола не будет, государь.
Фёдор смотрел на лежавшего молча и разглядывающего узорчатый потолок царя, и ему вдруг стало его жалко.
— Значит, прервётся династия Рюриковичей? — спросил царь.
— Прервётся, государь.
— Но земщина и дела мои останутся?
— Останутся.
— А Россия, говоришь, отобьётся от поляков и будет жить?
— Отобьётся, государь. Выпрут их из Кремля и погонят с земли Русской ссаными тряпками. И будет жить Русь и будет самой сильной и большой в мире, ибо присоединит те земли на востоке, про которые я говорил тебе. Ещё и Польшу с Ливонией завоюет. И в морях-океанах воевать будет.
— А Крым?
— Крым — наш!
— Ну, тогда и слава Богу, — вздохнул-выдохнул Иван Васильевич. — Не даром значит прожил жизнь.
— Не даром, государь. Ох не даром! Даже если ты повторишь все свои худые дела, то это только твой ответ перед Богом. Я за то, чтобы повторить историю.
— Историю? Чудное слово. Что оно значит?
— Не знаю, государь. Вроде как правдивые сказки про жизнь, записанные в книгах.
— Понятно. И кто… Э-э-э… Что за царь, выгонит поляков? Кто царём будет?
— Царя тогда не было. Не будет. Смутное время, я же говорю. От сегодняшнего дня пройдёт пол века, когда это случится. А смутное время настанет после смерти сына твоего Фёдора, и продлится оно аж двадцать лет.
Иван Грозный покачал головой.
— Долго… Мир без царя двадцать лет. Беда. И что, никто на царский трон из бояр или князей не влез?
Царь хмыкнул.
— Не поверю.
— Да много кто пытался на трон залезть. Были и ложные царевичи твои. Лжедмитриев только пятеро человек было, да его ложных родственников около двадцати. Лезли к трону, как тараканы.
Фёдор пытался обойти историю про захват трона Годуновым и Шуйским.
— А князья-то, князья? Шуйские? Фёдор же царём будет, а кто у него царица?
— Годунова Ирина, — вздохнул и сказал Попаданец.
Царь нахмурился.
— Это из рода того Годунова, что у Василия, брата моего, служит при дворе?
— Племянница его, — подтвердил Фёдор. — А царём Брат её станет.
— С чего вдруг? Он же безродный?
— Ну… Ирина же царица осталась, но от престола отказалась и спряталась в монастыре. Он тоже к ней «присоседился», а потом его Земской Собор избрал.
— Земской Собор избрал?
— По предложению патриарха.
Иван Васильевич напрягся.
— Какого патриарха? Константинопольского? Он в Москву приехал?
— Московского и всея Руси Патриарха.
— Свят-свят-свят, — осенил себя крестным знамением государь. — Откуда свой патриарх-то на Москве?
— Твой сын Фёдор и Ирина смогли уговорить Константинополь признать православную церковь и учредить патриаршество в России.
— Господи — Вседержитель, спасибо тебе! — с пиететом произнёс Царь Иван и снова несколько раз перекрестился. — За это всё прощу, царю безродному. Бог им судья. Спасибо тебе, Федюня, за вести добрые! Вот порадовал, так порадовал. Теперь и помирать можно!
Фёдор аж опешил от такого эффекта.
— Э-э… Ты чего, Иван Васильевич. До этого ещё дожить надо и постараться, чтобы так и произошло. Я же тебе и говорю, что удержать надо настоящее, чтобы оно стало будущим.