Финальный танец, или Позови меня с собой
Шрифт:
– Отпусти меня… – прошептала Марго в отчаянии, заранее зная ответ на свою просьбу.
– Не могу. Ты просишь меня сделать то, что мне не по силам. Я не могу быть с тобой – но и отпустить не могу, Марго, ты прекрасно это знаешь. Это произойдет только в том случае, если я умру.
– Ты уже умирал пару раз, Алекс. Но и на том свете тебе, видимо, не рады. – Марго встала и протянула руку: – Дай мне телефон.
– Зачем?
– Я позвоню Розе и узнаю, как моя дочь. Я имею право знать, что с моим ребенком.
– Нет.
Она уже не смогла заставить себя сдержаться и влепила Алексу пощечину, не заботясь о том, что случится с ней в следующую секунду. Алекс схватил ее за руку и поволок за собой:
– Я понял, ты в состоянии воспринимать
Он стащил ее вниз по лестнице, не обращая внимания на крики и слезы, почти волоком довел до ворот гаража в дальнем углу двора и толкнул в небольшую дверь. Марго на секунду ослепла – оказавшись в полной темноте, не сразу смогла разобрать, что находится вокруг, а когда глаза привыкли, Алекс уже пристегнул ее запястье к длинной цепи и убрал ключ в карман.
– Извини, дорогая, но в этот раз не могу обеспечить тебе отдельные апартаменты, возможности, знаешь ли, не те, что прежде. Поэтому у тебя будет сосед. Можете – ха-ха – стихи друг другу почитать, если вдруг станет скучно.
Хлопнула металлическая дверь, повернулся ключ в замке снаружи, и шаги Алекса стали удаляться в сторону дома.
Марго опустилась на холодный пол, неловко подогнув под себя ноги, свободной рукой запахнула халат на груди и начала осматриваться. В дальнем углу, за машиной, кто-то полулежал, и точно такая же цепь тянулась к крюку в потолке. Из угла донесся сперва стон, потом покашливание, негромкая ругань, снова стон, и все стихло.
«Господи, это еще кто здесь?» – в ужасе подумала Марго, начиная дрожать всем телом. Из-за машины ей были видны только ноги в светлых кроссовках и темных джинсах да цепь, фиксировавшая руку. Внезапно Марго подумала – а ведь это наверняка тот самый человек, что проник в дом и порезал Алексу руку. Открытие испугало, хотя она понимала – цепь не настолько длинная, чтобы позволить незнакомцу приблизиться. Однако и находиться в одном помещении с человеком явно уголовного склада было жутко. Если Алекс, запирая ее здесь, хотел добиться каких-то эмоций, то это удалось ему с блеском и безоговорочно. Марго бил озноб, кисть руки начала понемногу неметь, хотя кольцо наручника не было затянуто туго.
«Сколько он планирует меня тут держать? И что вообще собирается делать? Зачем он увез Машу, когда успел, как? Я отсутствовала в комнате не больше часа и все время была в доме – могу поклясться, что никто не входил и не выходил, я бы слышала!»
Вопросов, как обычно, оказалось куда больше, чем ответов.
Алекс
«Я стал другим. Когда я успел так измениться, что произошло? Что случилось со мной?»
Мысли роились в голове, мешая уснуть. Он лежал на кровати и злился. Он уже жалел, что жестоко обошелся с Марго, – бедная девочка вынуждена сидеть в темном гараже в компании урода, прикованная к стене, как взбесившееся животное. Но Алекс для себя решил, что заставит ее, наконец, хоть иногда думать перед тем, как сказать или сделать что-то. «Ничего, переночует, подумает – к утру будет шелковая».
Жалел он и о том, что признался ей в своей причастности к исчезновению Маши. Но держать ребенка в доме, куда свободно проник незнакомый человек, тоже было опасно, Марго могла бы и сама это понять.
Алексу хватило ночи на обдумывание плана и получаса на его исполнение. Стоило Марго отлучиться в кухню, как он бесшумно проник в спальню, быстро завернул спавшую малышку в одеяло и вынес через черный ход поджидавшему в машине человеку. Алекс понимал, что действует жестоко и бесчеловечно, но рисковать жизнью девочки не мог и не хотел. У Розы малышка будет в безопасности, она еще младенец, и этот инцидент не может нанести большой вред ее психике. Марго успокоится, когда поймет, что с девочкой все в порядке: не доверять Розе, которую хорошо знала, она вряд ли могла. В сложившейся ситуации этот выход показался Алексу единственно разумным и правильным.
Он вздохнул, отгоняя неприятные мысли, и вынул из-под подушки дневник Мэри.
«Я, наверное, просто никогда прежде не видела такой всеобъемлющей любви, а потому растерялась. Когда тебя любят в любом состоянии – опухшую с похмелья, лохматую, с мундштуком в трясущихся от слабости руках, злую, бескомпромиссную, не терпящую замечаний, обижающую походя словом, накрашенную и собранную «к выходу» – или просто в красном банном халате с кисточкой и белых гетрах. Любят, когда ты плачешь от невозможности выразить свои чувства словами, от желания влепиться, впечататься в другого человека и не отрываться. Любят просто за то, что ты – вот она, рядом, пусть недолго, пусть наездами и вечно с проблемами. Любят, когда истеришь, не в силах справиться с собой. Успокаивают, гладят по голове, уговаривают, иногда и пощечину дают – когда совсем уж зарвалась и не понимаешь слов. Но – любят. Никогда прежде никто не любил меня так – не за что-то, а вообще, в принципе, потому, что это я, и потому что я – такая. Наверное, я этого не заслуживаю, если разобраться. Но ты любишь – и я счастлива…
Я тебя не могу разлюбить.Я не в силах тебя променять.Я тебя не сумею забыть.Но мне нужно тебя потерять!Оторвать, не грустить, не рыдатьИ найти в себе силы, чтоб жить.Мне же нужно тебя потерять…А тебе – отпустить и забыть [1] .1
Стихи Динары Шарафутдиновой.
Наверное, я себя обманываю. Я придумала тебя, а тебя, такого – нет. Но пусть. Мне нравится думать о тебе так, и даже ты не в силах изменить что-то или запретить мне делать это. Запретить – мне?! Ты?! Ни за что…»
Алекс отбросил усыпанный мелким бисером почерка лист и закрыл глаза.
«Мэри-Мэри… Почему ты решила за двоих? Кто дал тебе право решить за меня? Как ты могла, как посмела? Ты хотела потерять – и потеряла. Но я-то! Я не хотел терять тебя – как не хочу терять Марго. Но ты сделала по-своему, и тебя нет теперь. Тебя – нет. А я – есть. И ты болишь во мне как заноза в ране. И я не могу вырвать тебя, малодушно не могу избавиться от мыслей о тебе и все копаюсь в ране иглой воспоминаний. За что, Мэри? За что ты так со мной?»
Он дотянулся до трубки, раскурил ее и закашлялся. Боль в груди сразу напомнила о себе, но он продолжал затягиваться дымом, глотал его и кашлял все надрывнее. Физическая боль не заглушала боль душевную, но делала ее менее острой.
Алекса угнетало еще одно – со дня на день мог позвонить посредник и потребовать ответ. А что он мог ответить? То, что не готов начать охоту на Джефа? Никого в конторе не интересуют чужие личные мотивы, есть работа – и ее нужно выполнить. Никому нет дела до твоих резонов и внутренних противоречий, не ты – так тебя, все просто. Если на это задание не согласится Алекс, так непременно найдется кто-то еще, и тогда Джефу точно ничем не поможешь. Можно предупредить – но толку? Только навлечь на себя дополнительные подозрения. Кто бы знал, что Большой Босс и Маленький Босс, как за глаза называли посредников исполнители, возьмутся что-то делить. Алекс впервые почувствовал себя простой пешкой в чужой шахматной партии, причем пешкой едва ли не из разряда тех, которыми жертвуют.