Финно-угры и балты в эпоху средневековья
Шрифт:
Большой интерес представляет найденная около г. Березов бронзовая бляха с изображением на ней, по мнению В.Н. Чернецова (Чернецов В.Н., 1957, с. 189, 190), трех менквов — духов фратрии Пор — в позе священной пляски с саблями (табл. LXXXV, 12). Характерные для образов менквов сочетание человеческих и медвежьих черт, трехпалость, одно-, двух- и трехголовость, выражающаяся в скульптуре хантов в виде зубцов на темени, ярко отражены в изображениях на бляхе. Помимо трактовки мифологических сюжетов, изображения сабли позволяют рассматривать ее как один из предметов вооружения воинов Нижнего Приобья. На фигурах подчеркнуто выделены пояса с наборными бляхами, очевидно являвшиеся аксессуарами костюма наиболее знатных воинов. Подобные фигуры воинов или духов с саблями
К оронтурскому этапу относится также часть бронзовых литых зооморфных изображений. Датировать их довольно трудно, поскольку обнаружены они вне комплексов, как случайные находки. Для определения их хронологии важны аналогичные изображения, происходящие из датированных объектов, таких, как могильники Релка (Чиндина Л.А., 1977), Барсов Городок (Arne Т.J., 1935), Ликинский (Викторова В.Д., 1973) и др.
В VI–VIII вв. были распространены полые объемные зооморфные изображения, выполненные в реалистическом стиле. Отдельные детали их выделены продольными полосами-углублениями, иногда с мелкоточечным орнаментом, который в X–XIII вв. в основном заменяется узором в виде насечки и крупных «жемчужин». Наряду с объемными полыми фигурками представлены односторонние выпукло-вогнутые изображения, исполненные также в реалистическом стиле (табл. LXXXV, 3–5, 7–9). Среди изображаемых сюжетов представлены образы хищной птицы (орла, филина), а также водоплавающие и, видимо, глухарь. Из животных имеются изображения медведя, оленя, коня (табл. LXXXV, 4), изредка и других.
Примечательно, что в Нижнем Приобье пока не известны находки бронзовых литых антропоморфных изображений второй половины I тысячелетия н. э., кроме личин на груди птиц, в то время как они представлены в синхронных памятниках лесного Прииртышья и Нарымского Приобья (Heikel А., 1894, pl. III, 2; IV, 9; X, 4; ОАК за 1911 г., с. 128; Чиндина Л.А., 1977, рис. 34). Антропоморфные изображения Нижнего Приобья даны в гравировке на блюдах и бляхах (Heikel А., 1894, pl. XX, 1; Спицын А.А., 1906б, рис. 9). Исключением является упомянутая литая бляха из Березова, но здесь пляшущие фигуры с тремя треугольными выступами на темени и саблями, поднятыми вверх, аналогичны по стилю гравированным. В то же время присутствие трех выступов на темени не свойственно стилю антропоморфных фигур Нарымского Приобья и лесного Прииртышья. Параллели подобной манере изображения представлены в гравировке на некоторых блюдах из Прикамья, например, на двух находках из Слудки (Спицын А.А., 1906б, рис. 7, 10). Отмеченные особенности объясняются, очевидно, этническим своеобразием населения Нижнего и Сургутского Приобья VI–IX вв.
Определение хронологии памятников оронтурского типа представляет значительную трудность ввиду малого объема имеющегося материала. В.Н. Чернецов (Чернецов В.Н., 1957, с. 185, 200) датировал оронтурский этап VI–IX вв., отмечая наличие в нем двух переходных групп памятников — люликарской, сохраняющей в керамике черты предшествующего карымского этапа IV–V вв., и вожпайской конца VIII–IX в. Такая датировка базировалась в значительной мере на размещении памятников оронтурского типа в хронологическом отрезке между относительно лучше датирующимися памятниками предшествующего карымского и последующего кинтусовского этапов.
Н.В. Федорова (Федорова Н.В., 1981а, с. 140–142), анализируя материалы памятников I тысячелетия н. э. с Барсовой Горы, приняла хронологию этапов развития культуры населения Нижнего Приобья, установленную В.Н. Чернецовым, но оронтурский этап отнесла к VIII–X вв. с оговоркой, а предшествующий карымский этап — к V–VIII вв. Хронология Н.В. Федоровой дана в тезисном изложении и предполагает, очевидно, отнесение памятников люликарской группы с фигурно-штамповой орнаментацией керамики к предшествующему карымскому этапу. С оронтурским этапом у Н.В. Федоровой ассоциируется керамика с гребенчатым штампом и узором в виде лепты косых треугольников, заштрихованных в разные стороны. Такой критерий предусматривает отнесение к числу оронтурских памятников переходной вожпайской группы, сохраняющих оронтурские тенденции в орнаментации посуды IX–XII вв.
Таким образом, различие между датировками В.Н. Чернецова и Н.В. Федоровой обусловлено разным содержанием, вкладываемым в понятие памятников оронтурского типа.
Датировка оронтурских памятников последними веками I тысячелетия н. э. подтверждается радиоуглеродным анализом. Остатки угля из очага поселения Дюны III, относящегося к поздней вожпайской группе памятников (табл. LXXXVII), показали возраст 1050±50 л. н., т. е. около 900 г. н. э. (Хлобыстин Л.П., 1982, с. 26).
Хозяйство в обширном ареале памятников оронтурского типа было неодинаковым. На большей части таежного Приобья основными занятиями были, вероятно, охота и запорное рыболовство. Особенно важное значение имело последнее, поскольку лов рыбы велся здесь почти круглый год. В какой-то мере, возможно, существовало скотоводство. Судя по наличию бронзовых изображений коня, в более южных районах в ограниченных размерах могли разводить лошадей.
В северных арктических районах, на побережье, существовал зверобойный промысел. На поселении Тиутей-Сале обнаружено большое количество костей моржа, китовый ус и кости других животных. Судя по остеологическим остаткам, морж был главным объектом промысла жителей этого поселка (Чернецов В.Н., 1947, с. 196).
Локальные различия оронтурских памятников, возможно, обусловлены неоднородностью оставившего их населения. Основная часть территории Нижнего и Сургутского Приобья была, вероятно, занята северной группой обских угров, оформившихся позднее в северные группы хантов и манси. Ими же оставлены памятники с оронтурской керамикой в районах Северного Приуралья. Мнение о древнехантыйской принадлежности культуры Нижнего Приобья I тысячелетия н. э. было сформулировано В.Н. Чернецовым (Чернецов В.Н., 1957, с. 238), считавшим, что развитие этой культуры протекало без существенных внешних воздействий.
Своеобразие культуры охотников на морского зверя в Заполярье, прослеживаемое на материале поселения Тиутей-Сале на Ямале, дает основание предполагать, что здесь она оставлена предками сииртя — народа, которого застают ненцы на побережье Ледовитого океана при своем появлении в тундре в первой половине и середине II тысячелетия н. э. С сииртя ненцы вступали в военные столкновения, но в то же время известны случаи заключения между ними браков (Чернецов В.Н., 1935, с. 124). С течением времени сииртя были ассимилированы ненцами. По мнению В.И. Васильева (Васильев В.И., 1979, с. 49–55), происхождение ненецкого рода Лодоседа и ненецкой фратрии Вануйта связано с досамодийским субстратом. Скорее всего, сииртя были потомками самодийцев, проникших на Обский север в конце I тысячелетия до н. э. и в начале I тысячелетия н. э. в период кулайской культуры. Общие черты в орнаментации керамики у населения лесной зоны Нижнего Приобья и арктического побережья объясняются их длительными соседскими контактами и культурным влиянием с юга на более северные этнические группы.
Памятники кинтусовского этапа выделены В.Н. Чернецовым (Чернецов В.Н., 1957, с. 213) как заключительный этап развития культуры населения Нижнего Приобья I тысячелетия н. э. При этом к числу таковых были отнесены, помимо нижнеобских, памятники лесного Прииртышья и Среднего Зауралья, своеобразные черты которых позволили говорить позднее о существовании на этой территории особых усть-ишимской и юдинской культур, отражавших распад общности обских угров и оформление к концу I тысячелетия н. э. трех основных этнических групп — зауральских манси (Среднее Зауралье), южной (лесное Прииртышье) и северной (Нижнее и Сургутское Приобье) групп хантов.