Фирма
Шрифт:
— Ну уж, брат, извини. Ты спросил, я тебе дал развернутый ответ. Конечно, я ни секунды не верю, что они Кудрявцева завалили. А завалил его…
— Кто?
— Тебе интересно?
— Конечно. Еще бы.
— Сказать?
Буров был уже изрядно пьян.
— Тебе, Шурик, я могу, конечно, сказать. Ты ведь как бы свой человек. Да? Я не ошибаюсь?
— Слушай, брось ты чушь молоть. Свой, не свой… Что мы, первый день знакомы?
— Не первый. Но и не так чтобы очень уж долго. А ведь я про тебя много чего знаю, Шурик…
— Да
— Серьезно? Ну вот и отлично. А завалил Кудрявцева, конечно же, Грек.
Буров так неожиданно закончил фразу, что Шурик не сразу осознал смысл сказанного. У следователя была такая особенность — важную информацию он выдавал вскользь, как бы между делом, вставляя ее в поток необязательных слов.
— Как ты сказал? Грек?
— Ну да. А кто же еще? Конечно, Грек. У него и интерес был. Я его давно пасу. Он, гад, через клубы Кудрявцева наркоту гнал. А Ромочка наш стал упираться. Мол, и без Грека, говорил, обойдусь, и вообще вещал — дескать, не хочу с наркотой возиться, опасно это, да и быдло всякое вечно вокруг трется. Он ведь, блядь, светский господин был. Ну, конечно, из золотой молодежи… Сволочь номенклатурная. Не поверишь, Шурик, ни капельки мне его не жалко. Падла кремлевская…
— Почему же кремлевская?
— Так ведь предки его — чисто у Кремля кормились. Я же сказал — золотая молодежь. Им, сукам, при любой власти вольготно. Без мыла в жопу влезут. И Рома, сучара, фарца московская, все ему с рук сходило. Вот и допрыгался. Все они там будут, все!
Александр Михайлович покачал головой. То, что вещал Буров, более естественно звучало бы из уст какого-нибудь комитетского отставника. Но этот — вальяжный, хорошо одетый, с кокаином в кармане и со своим сумасшедшим автомобилем, как магнитом притягивающим всех уличных проституток, — этот-то что мелет? Сыщик, понимаешь, новой формации.
— Ты чего морщишься, Шурик? А? Думаешь, небось, что я не по делу базар веду? Что сам на крутой тачке езжу, бабок у меня немерено, что у меня самого рыло в пуху, а я гоню телегу на тех, кто меня кормит? Так ведь? Скажи, Шурик, я не обижусь.
— Отчасти, — ответил Александр Михайлович. — Отчасти, конечно, так. То есть не совсем уж чтобы так. Но странно от тебя такие речи слышать.
— Ничего странного. Я их любить не обязан. Я свою работу делаю, этого достаточно.
Буров начал клевать носом.
Александр Михайлович пригласил сыщика в ресторан, с тем чтобы отметить покупку прав на творчество Ренаты — большое дело, безусловно, повод для легкого праздника. Отметить и заодно провентилировать вопрос насчет связей Ренаты с какими-то левыми бандитами, которые у нее, судя по всему, имелись. Не страшно, конечно, все эти мелкие бандитские хвосты можно обрубить очень быстро и просто, но главное — знать, есть ли они, а если есть, то с какой стороны. Важно знать все заранее, чтобы потом в работе не возникало путаницы. Да и проблему Вавилова нужно было как-то решать.
Сегодня следователь как будто немного
Его потянуло на какую-то странную откровенность, и для Шурика Буров вдруг открылся с совершенно неожиданной стороны.
Александр Михайлович, полагавший, что он достаточно хорошо разбирается в людях, совершенно искренне считал, что Буров — обычный современный, в меру коррумпированный мент, ровно настолько коррумпированный, чтобы не утратить представления о том, что такое простая человеческая порядочность, и ровно настолько современный, чтобы понимать простой факт, гласящий, что законы, ну хотя бы некоторые из них, писаны не про всех.
А оказалось, что Буров этот вовсе не так прост и не так мил, как виделось Шурику после первых дней знакомства.
— Удивился? — спросил Буров и снова наполнил свою рюмку.
— Как тебе сказать…
— А как есть, так и скажи. Или боишься вслух имя Грека произносить?
— Если честно, то да. Эта информация, знаешь ли, слишком взрывоопасная, чтобы ее в себе носить. И потом, это ведь больше по твоему ведомству.
— Ты так считаешь?
— А ты нет?
— Нет.
— Отчего же?
— А оттого, милый ты мой Шурик, продюсер недоделанный…
— Ну, ты бы все же как-то…
Александр Михайлович начал чувствовать себя довольно неуютно. Слишком уж распрягся Буров, принялся наезжать, хамить принялся. Не любил этого Александр Михайлович. Нехорошо это, особенно если тот, кто тебе хамит, — мент, облеченный если и не безграничной, то достаточно большой властью.
— Не залупайся, Шурик. Не залупайся. И слушай меня. Дела у нас серьезные пошли, с Греком разбираться надо. Ты знаешь, чем он занимается?
— В общих чертах.
— Слушай, не пизди ты мне про общие черты. Пиратством он занимается.
— Ну…
— Не «ну», а так, как я сказал. И с этим надо кончать. У нас такая тема сейчас, что даже наркота, которая по нему проходит, — это второй очереди дело. А первая очередь — пиратство. Там очень большие люди замешаны, ты даже себе представить не можешь. Вся эта тема — она же очень давно катит, авторские права и прочее… И занимались этим до Грека совсем другие люди. А он у них хлеб отбивает. Так что, похоже, ломится ему конец нехороший, Греку-то…
— А я тут при чем? Для чего ты мне все это выкладываешь?
— А для того, что не сегодня-завтра он на тебя наедет. Ты теперь единственный владелец Ренаты этой долбаной, так?
— Ну…
— Вот тебе и «ну». Что ты думаешь, Грек мимо такого куска пройдет? Он ее диски уже в производство запустил, ты понял? И потом — он хочет копнуть под Гольцмана. А как это легче всего сделать? Через кого? Думаю, через тебя. Ты под боком у него, а в Питере ты в авторитете… Так что жди гостей.
— Я не знал…