Фирма
Шрифт:
Кухня когда-то была оклеена обоями — моющимися, прочными и вполне кондиционными, о чем свидетельствовала грязная чересполосица их обрывков и серой штукатурки, местами обвалившейся и обнажившей решетку дранки. Крашеный, белый в прошлом, потолок теперь имел темно-рыжий цвет от копоти и табачного дыма, рамы на окнах рассохлись, разошлись, там были теперь широкие, чуть ли не в палец, щели, и общий дискомфорт усугублял ровный и нудный, словно преддверие зубной боли, сквозняк.
— Васька ремонт начал
— Сам? — Матвеев оттягивал неприятный разговор.
— Сам. Он все сам. Самый умный. Вот и доумничался.
— Да… Такие дела.
— Ладно, слезы лить не будем. Не дети. Да, Митя?
Матвеев осторожно пожал плечами.
— Наливай давай.
Ольга поставила на стол, слегка присыпанный сигаретным пеплом, два стакана сомнительной чистоты.
— Что там у тебя?
— Водка. И пиво.
— Давай с водки начнем. Чтобы сразу…
Матвеев наполнил стаканы, взял свой, поднял, размышляя, сказать что-нибудь или не стоит, но Ольга разрешила его замешательство.
— Давай, Митя, не робей. Я атеистка. Мне все эти обряды да предрассудки по барабану.
Матвеев быстро проглотил водку, глянул на хозяйку — Ольга легко махнула полстакана, словно это была не водка, а сладкая водичка.
«Практика, — отметил он про себя. — А вообще она еще очень даже… И не скажешь, что квасит каждый день».
— Ну что, Митя? — Ольга села напротив гостя и посмотрела ему в глаза сквозь густые клубы сигаретного дыма. — Ты ведь с чем-то ко мне пришел. Не просто посочувствовать, а?
— Не просто.
— Ну, я тебя слушаю.
Ольга взяла бутылку и снова плеснула в стаканы — на этот раз доза немного уменьшилась.
— Мы с Борисом Дмитриевичем…
— А-а… Гольцман прорезался. Совесть проснулась, что ли?
Митя пожал плечами.
— Что ты, Оля… Мы же искренне…
— Ладно, ладно. Давай, говори.
— Оля, значит, так. Мы сейчас подумали с Борисом Дмитриевичем…
— А можно не так официально?
— Можно. Гольцман сказал, что раз у нас контракт с Васильком, то мы обязаны взять все расходы на свой счет.
— Расходы?
— Ну, ты же понимаешь? Похороны, поминки, все остальное.
— А-а. Ну да. Спасибо. А еще что?
— Еще?
«Это будет наша тема», — сказал Гольцман по телефону.
«Вот зараза, — подумал Митя. — Любит он это… Так всегда — недоговаривает, мол, понимай, как хочешь. Вроде дал конкретные указания, а ведь всегда сможет откреститься. Скажет — неправильно, дескать, понял, я вовсе не это имел в виду».
Митя снова посмотрел на вдову.
Вообще, на его взгляд, это слово меньше всего подходило сейчас к Ольге Стадниковой. Фамилию свою после женитьбы на Васильке она менять не захотела, так и жили — Василий Леков и Ольга Стадникова.
К приходу Матвеева Ольга была уже слегка пьяна, а сейчас, усугубив, пришла в свою, насколько Митя знал, обычную дневную норму. То есть с ней можно было серьезно разговаривать.
До первой бутылки пива к Ольге вообще подходить не стоило. Утром она бродила по квартире, натыкаясь на мебель и тихо ругаясь, и, только удовлетворив жажду бутылкой светлого, Ольга приходила в себя, но общаться с ней было еще рано. Для того чтобы мозг Оли Стадниковой заработал в полную силу, ей требовалось, как минимум, граммов сто чего-нибудь крепкого, лучше всего — хорошей водки.
Однако она никогда не теряла рассудок — «высокая толерантность», как с нескрываемой завистью говорили про Стадникову друзья ее мужа, многие из которых к сорока годам уже совершенно «съехали с катушек».
Действительно, у Ольги если и случались провалы в памяти, то были настолько редки, что каждый из них она помнила и со смехом рассказывала друзьям — о том, например, как полтора года назад обнаружила себя ночью на кладбище в полном одиночестве, или как проснулась у кого-то на даче, не зная, где она и с кем…
Впрочем, то были единичные случаи, и на фоне очень крепко пьющих мужчин и женщин, окружавших дом Стадниковой-Лекова, Ольга выглядела просто молодцом.
«Почти не постарела, — думал Матвеев, разглядывая хозяйку дома. — Надо же… Так жить и так выглядеть! Чего она запала на этого пидора? Хотя, конечно, гений. Слава. Конечно. Да. Все правильно. Каждый сверчок знай свой шесток. Ну, она вот свой шесток нашла. Интересно, нравился ей этот шесток? Судя по всему, не очень. А красивая баба. Ее бы помыть, причесать, в порядок привести — цены бы ей не было».
— Оля, — начал Матвеев и сбился. Митя хотел перейти наконец к делу, так, как он это себе представлял, — поговорить о творческом наследии великого артиста, о том, кто теперь будет получать роялти с его пластинок и какая фирма будет заниматься всяческой так называемой трибьютной продукцией. Для него было ясно, что фирма эта называется «Норд» — иначе он не сидел бы здесь, но Олю следовало еще к этому подвести и представить все как нечто само собой разумеющееся.
— Печально как все, да, Оля? Извини, что я об этом.
— А о чем еще сейчас можно говорить? Это естественно. Ты не стесняйся, Митя, не стесняйся. Я реветь не буду. Я уже свое отревела.
Ольга взяла стакан и, выпив залпом, снова быстро наполнила. Только потом она шумно выдохнула, бросила в рот кусочек хлеба, проглотила, затянулась дымом, вытерла кулачком начавшие слезиться глаза.
— Отревела, да. Я, если хочешь знать, такое сейчас чувствую… Ты даже не представляешь.
— Почему же? — осторожно сказал Митя. — Представляю, наверное.