Фирма

Рыбин Алексей Викторович

— Квартиру… На Марата, да? Старая его хата?

— Да. Он-то к жене перебрался. И вообще, Вовка ведь в России теперь редко бывает. А деньги не помешают.

— Редко бывает… — Гольцман усмехнулся. — Редко, да метко. Ладно. Я так понимаю, что доверенность у кого-то есть?

— Есть. У жены.

— Ну, положим, эту квартиру я могу у него купить. Только, конечно, по разумной цене. Под офис.

— Под офис маловата будет… — начал Куманский, но осекся под тяжелым взглядом Гольцмана. — Впрочем, тебе видней.

— Это уж точно, — тихо ответил Борис Дмитриевич. — Это точно, что мне видней.

Куманский быстро прикинул, что

из этой истории можно выжать маленький скандальчик — мол, зажравшийся капиталист от искусства наживается на горе художника, — но тут же отбросил эту мысль. Для того чтобы понять, что вред от ссоры с Гольцманом намного перевесит дивиденды, полученные от публикации этого материала, не нужно было обладать сократовским умом.

На том дело и затихло. Конечно, каким-то образом общественность узнала, что Гольцман отказался помочь осужденному-таки на два года пианисту, но народ, как водится, безмолвствовал, а Гурьев сидел.

Борис Дмитриевич, ко всеобщему удивлению, действительно перенес свой офис в квартиру Гурьева — тесноватую, но вполне достаточную, чтобы вместить ужавшуюся бюрократическую машинку, посредством которой Гольцман заправлял концертной деятельностью эстрадных звезд на всей территории СНГ и даже кое-где за рубежом.

Митя не знал всех подробностей истории с Гурьевым, но она была не единичной, и молодой продюсер держал за правило всегда соглашаться с шефом, о чем бы ни шла речь. Во всем, что касалось профессиональной стороны работы, на опыт Гольцмана вполне можно было положиться, да и связи Бориса Дмитриевича, тянувшиеся в самые разные, самые дальние уголки государственной административной системы, давали некую гарантию выполнения его решений. Что до личных отношений с артистами, администраторами, продюсерами «на местах» — все они знали характер Бориса Дмитриевича, и любые острые углы, любые неприятные моменты, возникающие при заключении договоров, можно было смело валить на него. Обиженные только покачивали головами, соглашаясь, что, мол, да, Гольцман — это не подарок.

— Хорошо, — сказал Гольцман. — Про этого урода, про Василька долбаного, больше слышать не хочу. Есть там кто-нибудь? — Он кивнул в сторону запертой двери в коридор.

Митя улыбнулся:

— Корнеев дожидается. Минут сорок уже сидит.

— Что?! Почему же ты сразу не сказал? Он же мне… Ладно, давай, зови.

Митя распахнул дверь, и на пороге возник Гена Корнеев — пятидесятилетний полный мужчина с лоснящимися залысинами, с маленькими глазками, прячущимися за густыми, необычно богатыми для лысеющего человека бровями, в вечно мятом дешевом костюме. Он источал привычный тошнотворный аромат — смесь запахов давно не мытого тела и дорогого одеколона.

— Здорово, Гена, — весело, мгновенно переключившись с раздражения на панибратскую приветливость, крикнул Борис Дмитриевич. — Как сам-то? Цел?

— А что мне сделается? — пробурчал Гена, отдуваясь и вытирая пот со лба.

— Да, нам, старым волкам, конечно, все нипочем, — согласно кивнул Борис Дмитриевич. — Долго вчера веселились?

— Да так… Средне.

— А-а… Я-то думал — по полной программе. Вы так весело уезжали — просто как в старые времена.

— Ребята гуляли, — сказал Корнеев. — Я так, влегкую… Литр принял и в койку.

— А девушки? Что, игнорировал, что ли?

— Да ну их в жопу, — пропыхтел Корнеев. — Что я, пацан? Мне бы полежать, отдохнуть… Ребята вроде сняли каких-то… Я даже не смотрел.

— Да ладно тебе, «не

смотрел». Знаю я, как ты не смотришь. Как полицай прямо, пасешь своих малых, говорят, даже в сортир с ними ходишь.

— Ага. И над горшком держу. Давай к делу, что ли, Боря?

— Ну, к делу так к делу.

Гольцман сел за стол, придвинул к себе дешевенький калькулятор, потыкал пальцем в клавиши, что-то написал на подвернувшейся бумажке.

— Смотри, Гена. Мы договаривались на пятерку, так?

— Ну. — Корнеев насупился, предвидя неожиданный торг…

Вчерашний концерт во дворце спорта «Юбилейный» должен был, по расчетам Корнеева, принести ему не меньше семи тысяч долларов. Времена нынче тяжелые. Августовский кризис хоть и случился аж два года тому как, а до сих пор аукается. Раньше за такое мероприятие меньше двенадцати тысяч и просить было смешно. Тем более что группа, менеджером, продюсером и директором которой уже пять лет был Гена Корнеев, шла ровно, звезд с неба не хватала, но и в аутсайдерах никогда не числилась. С самого начала, как только группа приковыляла, приползла, притащилась на перекладных в Москву, когда у всех четверых музыкантов было две плохоньких «самопальных» гитары да сотня рублей на все про все (если по сегодняшнему курсу), с тех пор и пашут ребятки — уже и джипы себе купили, и инструменты приличные, по заграницам покатались, и не голодают, слава богу… Корнеев, в общем, не жалуется…

Только вот кризис, будь он неладен! Едва Корнеев собрался купить себе приличную дачу под Москвой, как тут и шарахнуло. Ладно еще предприятие осталось в целости и сохранности. Корнеев в очередной раз убедился, что выбрал правильную стезю. В людей надо вкладываться. Люди, так сказать, погибают последними!

Убежденность в том, что люди — самое главное богатство, укрепилась у Геннадия Павловича Корнеева, в прошлом инженера-экономиста, а нынче — продюсера не последнего ранга, после того как двадцать девятого августа девяносто восьмого года покончил с собой его институтский приятель, однокурсник Димка Зыков.

Димка был отличным студентом, после института трудился в каком-то НИИ, а лишь началось в стране шевеление в экономике, тут же смекнул, откуда, а точнее — куда ветер дует, и затеял свое дело.

С Корнеевым они дружили много лет, с первого курса. Гена никогда не проявлял ни малейшего интереса к современной музыке. Димка же, напротив, с ума сходил по рок-н-роллу, собирал диски, сыпал диковинными, неведомыми Корнееву названиями и без конца заставлял слушать все новинки, которые немедленно занимали свои места на бесчисленных полках и стеллажах, в тумбочках и шкафчиках, переполнявших квартиру Зыкова.

Пока Корнеев трудился на вещевом рынке, таскал шмотки из Турции и трахал маргинальных продавщиц, Димка сидел в ларьке, витрины которого были до потолка уставлены стопками «самописных» магнитофонных кассет: зыковская домашняя коллекция пластинок, которую друг Корнеев всегда считал деньгами, выброшенными на ветер, и деньгами, по тем временам и по материальному положению ее обладателя, немалыми, — эта коллекция неожиданно стала приносить плоды.

Сначала этих плодов хватало только на пропитание Зыкова, что тоже, по перестроечным временам, было немало, а потом Димка приобрел несколько хороших магнитофонов и погнал свою звукозапись таким галопом, что на стук копыт прискакали комиссары перестройки — поскрипывая черными кожанками и поигрывая, правда, не маузерами, а ножичками-выкидухами.