Флёр
Шрифт:
Когда по вечерам Ричард просыпался, Флер умывала ему лицо и руки, давала ячменную настойку и становилась свидетельницей его первых откровений.
— Скорее всего я подхватил это на корабле, — сообщил он ей. — Мне казалось, что удалось избежать заболевания, так как я не слезал с лошади с того времени, как мы прибыли в Варну… И все так… Боже, что же это за адово место! Но с виду такое красивое…
Наступила продолжительная тишина. Флер сидела тихо, наклоняя стакан к его губам. Он продолжил рассказ слабым, прерывистым голосом, делая долгие остановки.
— Но на корабле все обстояло иначе. Нас было там в три раза больше положенного. Девять из десяти страдали от диареи. У нас не было свежей пищи — только солонина и галеты. Нам приходилось есть ее в сыром виде, так как не было ни места для приготовления пищи, ни дров для печки. Воду выдавали по мизерной норме — нельзя было помыть руки, нам едва хватало, чтобы утолить жажду. Неудивительно, что разразилась холера. Только ей и было вольготно на корабле во время нашего чудовищного плавания!
Ричард пожал плечами. Флер налила ему еще ячменного напитка. Поддерживая голову брата, она поднесла стакан к губам. Он выпил, не сводя глаз со стакана. Она решила дать ему выговориться — это может облегчить его состояние, рассеять мрачные мысли.
— Нам дали три дня для перехода чрез Черное море, — продолжал он. — Но те, которые первыми погрузились на суда, провели на них семнадцать. Мы получили приказ встретиться с конвоем в Балчикском заливе, расположенном в пятнадцати милях южнее Варны. Боже, как же мы были рады покинуть наконец эту жуткую Варну. Но мы, конечно, прихватили оттуда с собой и холеру. Каждый день от нее умирало все больше и больше людей. С Наступлением ночи мы бросали их трупы за борт.
Флер, взяв у Ричарда стакан, отбросила волосы со лба. Пощупала, нет ли жара. Глаза у него были тусклые, какие-то остекленевшие. Мысли его теперь были где-то далеко.
— Мы провели неделю в Балчике. У нас уже не осталось ядер, чтобы привязывать по одному к ногам трупа, который мы выбрасывали в море. Мы для веса использовали все, что оказалось под рукой, но тяжелых предметов все равно не хватало. Тогда трупы начали разлагаться. Знаешь, они даже взрываются, от накопившихся внутри газов.
— Ах, Ричард…
— Они в конце концов снова всплывали на поверхность. «Вот их последнее воскресение», — говорил по этому поводу Брук. Самое ужасное заключалось в том, что наш груз удерживал их на плаву стоя. Они плавали рядом с кораблем, высунув голову и плечи из воды, они наблюдали за нами, наблюдали…
— Ах, Дик, хватит, я больше не могу.
— Солнце выжгло им лица, когда плоть стала утончаться, то создавалось впечатление, что мертвецы улыбаются нам. На фоне такого почерневшего лица зубы их казались белоснежными. Они то погружались в воду, то выскакивали из нее, образуя пузыри. Их в бухте было очень, очень много — буквально сотни, и с каждым днем становилось еще больше. Они нам широко улыбались, словно говорили: «Ну, идите к нам, присоединяйтесь к нашей компании! Идите! Все равно рано или поздно вы окажетесь с нами!»
Ричард резко замолчал, сжал зубы и закрыл глаза, словно пытался отгородиться от нахлынувших на него воспоминаний. Флер пощупала его пульс. Через несколько секунд он, открыв глаза, посмотрел на нее.
— Все в порядке. Я не лишусь чувств.
— Не нужно изводить себя, — сказала Флер. — Лежи спокойно и не волнуйся понапрасну.
— Что изменится, если я не буду говорить об этом? Мне никогда не забыть этого кошмара. И это еще не самое страшное. Игра воображения, да и только. Те несчастные были мертвецами, хотя и не хотели лечь на дно моря. Нет, наш переход из Англии… и лошади. Ах, Боже мой, Флер, эти лошади!
Она протянула к нему руку.
— Тише, тише, любовь моя. Все уже позади. Расскажи мне о вашем плавании, если тебе от этого станет легче.
— Лошади плохо переносят такие морские прогулки. Они постоянно нервничают. Для чего, черт подери, послали нас сюда на парусниках? Клянусь тебе, Фло, больше я не скажу ни одного дурного слова против пароходов! Пароходы не так подвержены качке, и они доставили бы нас в Варну за две недели. А мы провели на парусниках два месяца! Два месяца лошади были на запоре в отвратительном маленьком трюме, без свежего воздуха, без света. Их привязывали за шею, и когда начинал дуть ураганный ветер… Ричард замолчал, собираясь с силами. — Мы пересекали Бискайский залив довольно сносно, — продолжал он, — но картина внизу, в трюме, напоминала сцену из ада. Когда судно кренилось на тот или другой бок, лошади падали с ног. Охваченные паникой, они храпели, били копытами, ударялись головой о перегородку. Можешь себе представить! Одни падали на пол, другие топтали их сверху копытами. Боже! Мы пытались успокоить бедных животных. Нам помогали даже матросы. Рискуя собственной жизнью, они пытались снова поставить несчастных на ноги. Но только нам это удавалось, как корабль ложился на другой борт, и весь кошмар повторялся снова!
— Ах, Дик, как это ужасно, просто чудовищно!
— Ни за что мне не хотелось бы снова увидеть эту жуткую картину — восемьдесят лошадей, обезумев от страха, одновременно пытаются освободиться из тесного трюма. Я дежурил, стоя у головы Жемчужины трое суток, день и ночь. Боже, как мне повезло! Я все же сохранил ее. Мы потеряли тридцать лошадей. Я еще никогда так горько не плакал в жизни, как во время этого незабываемого перехода.
Флер с трудом сдерживала слезы.
— А сейчас Жемчужина в порядке?
— Да, она чувствовала себя нормально, когда я в последний раз видел ее, только очень похудела. Другие лошади тоже. Я потерял, правда, Киттиуэйк — это моя новая лошадь, ты ее не знаешь, — когда мы в июле отправились вместе с Джимом-медведем на ту безумную разведку боем. Киттиуэйк рухнула замертво от чудовищной жары и усталости. Тогда мы лишились сотни лошадей, а Брук своих обоих, поэтому я и одолжил ему Оберона.
— Оберона? Значит, он был с тобой?
— Я думал, ты не станешь меня за это ругать. Ему было лучше со мной, чем носить на себе по дорожкам Мери Скотт.
— Мери отличная наездница. Вот почему я доверила ей Оберона.
— Брук — не уступит Мери. Он управляется с лошадьми так, как никто другой. Тебе не о чем беспокоиться. Теперь обе лошади в руках Брука. Когда я еще увижу свою Жемчужину? Одному Богу известно!
Ричард замолчал и закрыл глаза. Чувствовалось, что он устал. Флер хотелось расспросить у него о своей лошади и пожурить за то, что он взял с собой Оберона в такое опасное путешествие без ее разрешения, но она легко подавила в себе такое желание. Вновь его лицо приобрело усталое выражение. Она, пощупав у него пульс, слегка нахмурилась.