Флёр
Шрифт:
— Как приятно смотреть на них, им так хорошо вдвоем, не так ли?
— В самом деле? — Наконец Карев повернулся к ней, и Флер пришла в ужас от скорбного выражения его глаз. В них была пустота, настоящий колодец, который она, конечно, не могла ничем наполнить, ей просто это никогда не удалось бы сделать.
Что же причинило ему такую сильную внутреннюю боль? Может быть, она там таилась всегда, просто он ее тщательно скрывал?
— Они — не детишки, — произнес он. — У меня нет детей.
— Нет, я просто… — Почувствовав, как изменился у нее голос, Флер замолчала.
Граф отвернулся, и ей сразу стало легче — теперь не нужно было заглядывать в эту темную бездну.
— Я вот давно наблюдаю за ними, — продолжил он, — и у меня вызывает удивление такая привязанность Людмилы к Ричарду. Кажется, он ей по-настоящему нравится, даже слишком, не находишь?
Флер в ужасе посмотрела на него. Неужели он ревнует жену к Ричарду? Но ведь это такая невинная привязанность. Они с Милочкой были друзьями, как и в Шварцентурме в прошлом году, когда ломали голову над разгадкой картины.
— Не думаю, — осторожно подбирая слова, ответила она. — Мне кажется, Милочка видит в нем только брата. И, вполне естественно, она рада, что он наконец выздоровел. И мы все тоже.
Граф снова посмотрел на нее, и в его бездонных глазах блеснул черный юмор.
— А ты разве не любишь своего брата?
— Конечно люблю. Но я… я только хотела сказать… — Она терялась под его сардоническим взглядом. — Я только хотела сказать, что нельзя быть слишком привязанным к своему брату.
— А я хотел сказать, что меня беспокоит, как она, да и ты, будете чувствовать себя, когда Ричард вернется в своей полк.
Карев спокойно встретил ее недоуменный взгляд, но Флер почувствовала, что он имел в виду совсем другое.
— Для чего ему возвращаться? — возразила она. — Для чего? В этом нет никакой необходимости. К тому же он еще не поправился окончательно… Он…
— Ты, моя дорогая, слишком часто возражаешь мне. Ты только что сказала, что он хорошо себя чувствует. И я заметил, что Ричард мается здесь, ему явно не по себе.
— Но все же… — упрямо стояла на своем Флер.
— Он вернется в полк. Ты не понимаешь, почему он должен так поступить. Потому что женщина на все смотрит иначе. Но поверь моему слову — он хочет вернуться. И скоро он вернется. Несмотря на допущенную задержку, союзники отдают себе отчет в том, что им нужно завершить кампанию к наступлению зимы. Осталось не так много времени, и он знает об этом, как и другие.
Флер хранила молчание, думая о сбивающих с толку событиях, последовавших за сражением на Альме. Чем объяснить безрассудные действия союзников, утративших вдруг свое преимущество, добытое ценой стольких потерянных человеческих жизней? Казачьи дозоры постоянно держали обитателей поместья в курсе событий, но они, конечно, не могли их толково объяснить.
После сражения союзническая армия провела еще три дня на Альме, подбирая раненых и отправляя их со всеми предосторожностями на транспортные суда. Убитых предавали земле в двух больших братских могилах — одна была вырыта для русских, другая для французов и англичан.
Они, несомненно, выполняли нужную работу, и русские только этому радовались, так как если бы англичане с французами бросились вдогонку за отступающей армией, то они без особого труда взяли бы Севастополь.
По неизвестным причинам союзники продолжили свое наступление только двадцать третьего сентября. Так как в этой местности почти не было воды, они медленно продвигались от одной речки к другой, от Альмы к Каче, от Качи к Бельбеку, а за ними следовала стая стервятников, что, конечно, не могло не сказаться на их боевом духе. В Крыму до этого никогда не видели грифов, и все знали об этом. Но после сражения они мистически возникли, словно из небытия, причем их было здесь великое множество. Они, хлопая большими крыльями, кругами летали над их головами, бродили неподалеку, словно обнищавшие гробовщики, осаждающие богадельню.
Тем временем князь Меншиков не терял времени даром. Он заставил вице-адмирала Корнилова снять экипажи с кораблей и затопить их у входа в Севастопольскую бухту. Матросов заставили строить оборонительные сооружения и обслуживать батареи. В ночь на двадцать четвертое сентября Меншиков вывел костяк армии из города и повел его по дороге на северо-восток. Он был решительно настроен удержать этот связывающий его с остальной Россией путь, по которому доставлялись сюда провиант, снаряжение, боеприпасы и подкрепление. С этой армией, находящейся в относительной безопасности за границей города, на Бахчисарайской дороге, Меншиков мог угрожать флангу противника, если тот осмелится атаковать.
Однако в ту же ночь в союзнической армии было принято решение не атаковать с севера Севастополь, который в это время обороняли учебные батальоны и резервные войска, а обойти его и занять боевые позиции к югу от города. Казаки сообщили о том, что авангард союзнических войск марш-броском прошел ночью по русским тылам, напугав в равной степени обе воюющие стороны. Русский арьергард, батальон Тарутинского полка, поджав хвост, бежал до Севастополя, где навел настоящую панику, так как его приняли за неприятеля и обстреляли.
К двадцать шестому сентября русская армия под командованием князя Меншикова надежно окопалась на большаке на северо-востоке, а союзнические войска подошли к приморскому городу Балаклава, расположенному к югу от Севастополя. Но в это время союзников, вероятно, охватило сомнение. Вместо того, чтобы немедленно осадить Севастополь, они тянули время, позволив русским значительно улучшить свои оборонительные сооружения.
Вице-адмирал Корнилов творил настоящие чудеса, призывая солдат и матросов, а также гражданских лиц, даже женщин и детей, приложить все усилия, чтобы укрепить оборону. Все они строили бастионы и заполняли их мешками с песком. С каждым днем позиции русских усиливались, особенно за счет прибывающих из Одессы и с Кавказа подкреплений, а положение союзнических войск только ухудшалось. Не говоря уже о боевом духе, постоянно возникали проблемы со снабжением, холера продолжала собирать свою жатву, следуя за войсками неотступно, как и стервятники, и в Балаклаве ежедневно она уносила по дюжине солдат, а то и больше.
Однако союзники наконец подтянули к своим позициям артиллерийские орудия, и семнадцатого октября послышалась первая канонада. Начался обстрел противника. Севастополь подвергался еще и страшным бомбардировкам из пушек с английских и французских кораблей с рассвета до заката. Укрепления были разбиты, пороховой погреб взорван, убито более тысячи русских, в их числе и вице-адмирал Корнилов. Когда с наступлением сумерек канонада резко обрывалась, защитники города с беспокойством ожидали неизбежной атаки на бастионы. Они были не в силах их надежно защищать. Но атаки так и не последовало. По каким-то необъяснимым причинам союзники от нее отказались.