Флёр
Шрифт:
Ночью в городе продолжалась напряженная работа — собирали раненых и убитых, укрепляли разбитые бастионы, а на следующее утро возобновляли обстрел. Постепенно установилось что-то вроде ритуала — каждый день орудийный огонь крушил стены бастионов, каждый день гремели пушки, пыль и дым выедали глаза, терялись человеческие жизни. Наступал вечер, но атаки не было, и русские снова лихорадочно принимались за восстановление разрушенного.
Когда Ричард с Флер оставались наедине, они пытались в разговоре выяснить, что же предпринимают лорд Реглан и главнокомандующий французской армией Канробер. Из их действий было ясно, что они старались измотать противника, что казалось довольно опасным занятием, пустой тратой времени. Год подходил к концу — неужели союзники собирались зимовать в Крыму? Им нужно как можно скорее стереть с лица земли все вражеские укрепления, если они не хотят, чтобы их военная кампания провалилась.
Несмотря на свои возражения Кареву, Флер и сама понимала, что Ричард не находит себе места. Если ее все в этой войне интересовало с теоретической точки зрения, то он близко к сердцу принимал происходящее. Что же там на самом деле происходит? Каковы планы командования? В каком положении оказалась армия? Как поживают его товарищи, друзья? И как себя чувствует его лошадь? Эти вопросы вот уже несколько дней подряд неотступно язвили ему мозг, и хотя Ричард своим видом давал понять, что по горло занят забавами с Людмилой, он, конечно, не мог обмануть ни Карева, ни сестру.
Двое слуг вынесли из дома самовар. Увидев их, Милочка встала с травы и, одернув платье, повела Ричарда на веранду. Собачки прошмыгнули мимо них и, добежав до перил, шлепнулись на пол, высунув красные языки. Они тяжело дышали, лежа в спасительной тени.
— Как жарко, — проговорила Людмила, опускаясь на старый плетеный диван, и снимая шляпку, которой принялась обмахиваться, как веером. — Кажется, будет гроза. Что скажешь, Ричка? Ты боишься грома? Бум-бум! Можно подпрыгнуть от страха!
— Не нужно, — ласково возразил он, взмахом руки останавливая ее. — Очень жарко!
Карев терпеливо ждал, пока Флер разливала чай. Здесь, в Крыму, чай подавали в толстых стеклянных стаканах, не так, как в Европе, где использовались для этого фарфоровые чашки с блюдцами. Пытаясь привлечь к себе всеобщее внимание, он сказал:
— Мы провели здесь приятное лето, не так ли? Грех жаловаться. Но все имеет свой конец. Завтра я уезжаю, а вам придется решить, что делать дальше.
Они удивленно посмотрели на него. Первой заговорила Людмила, подозрительно сузив глаза.
— Что ты имеешь в виду, Сережа? Ты уезжаешь? Позволь спросить — куда?
— В Севастополь.
Эти слова прозвучали, словно разорвавшаяся бомба, и по выражению на его лице Флер заметила, как он был доволен произведенным эффектом. Карев оглядел всех сидевших за столом и только после этого снизошел до объяснения.
— Сегодня я получил письмо от вице-адмирала Нахимова. Меншиков, оставляя город, назначил его командующим всеми войсками, защищающими город. Он, конечно, повиновался приказу, хотя всю жизнь был моряком и ему никогда не нравилось командовать сухопутными войсками. Теперь, когда погиб Корнилов, он чувствует себя еще в большей изоляции, чем прежде. Поэтому Нахимов запросил у Меншикова согласие на мое назначение своим офицером связи. Он хочет также, чтобы я занялся управлением тыла. Читая между строк его послание, я понял, что в городе царит полная неразбериха.
Флер вдруг представила себе картину осажденного Севастополя — разрушения, смерть, трудности со снабжением, поиски пропавших людей, чьим последним пристанищем на этой земле была куча трупов, и слово «неразбериха» показалось ей слишком слабым для описания сложившейся там ситуации.
— Меншиков согласился, и мне присвоено звание полковника в моем старом полку. Я должен явиться туда, самое позднее, двадцать третьего сентября, то есть послезавтра, поэтому я утром выезжаю. Какой смысл откладывать?
Граф снова обвел всех взглядом, остановившись на Людмиле с торжествующей улыбкой.
— Как хорошо, что я сохранил свою старую военную форму, не находишь, дорогая? А тебе, разумеется, предстоит решать, куда ты поедешь. Не рекомендую оставаться здесь одной, без меня. Может быть, вернешься в Петербург? Это самое лучшее.
Как странно, — подумала Флер. Он спросил ее об этом таким тоном, словно провоцировал Людмилу, добиваясь ее отказа. Если он хотел, чтобы она поехала с ним в Севастополь, то почему об этом не сказать прямо? Флер пыталась убедить себя, что все выдумывает, ищет скрытый смысл в простых словах. Хотя граф и чрезвычайно доволен новым своим назначением, он, несомненно, хочет отправить Людмилу в безопасное место. Севастополь постоянно обстреливается, и там очень опасно, тем более для такой слабонервной молодой особы.
Но, кажется, Людмила попалась на удочку.
— Вернуться в Петербург? Нет, ни за что! Если ты едешь в Севастополь, я еду с тобой. Разве можно пропустить такое развлечение? Никогда! Я тебе обещаю. К тому же, что мне делать в Петербурге без тебя?
— Весьма польщен, что я так важен для твоего полного счастья, — произнес он. — Но Севастополь опасное для тебя место. И не забывай, в нем очень мало женщин. Жены и дочери офицеров и солдат в скором времени будут оттуда эвакуированы. Там, может, останется горстка тех, которые откажутся уехать.
Лицо у Людмилы покраснело, и Флер почти физически чувствовала ту картину, которую она сейчас рисовала в своем воображении. Тебе грозит большая опасность. Нужно будет собрать все свои силы, все свое мужество. Вот она, героиня Севастополя, отказывается с невероятной галантностью расстаться с мужем — возможно, ей даже удастся спасти город, проявив поразительную смелость и находчивость! Карев вряд ли смог подобрать более удачные слова, чтобы побудить супругу к открытому мятежу.
— Мне наплевать на опасность, — твердо заявила она. — Я еду с тобой, и мое решение — окончательное.
— Сэр, — начал Ричард. Улыбка сразу прошла с лица Людмилы. Она резко повернула к нему голову. Она совсем забыла о его присутствии.
— Да, — ответил Карев, — я думал о вас тоже. Вам нужно самому подумать о своей судьбе.
— Мне не о чем думать, сэр. Я возвращаюсь в свой полк.
— Нет, Ричард, нет, ни в коем случае! — тихо, порывисто воскликнула Людмила.
Губы Карева, вздрогнув, криво изогнулись, будто давала о себе знать его старая рана.