Флёр
Шрифт:
— Разве у меня для этого есть основания? — мрачным голосом спросил Карев. — Его веки угрожающе опустились, оставляя лишь узкие щелочки, пронзительные и поблескивающие.
— Тебе все хорошо известно. Мы с Ричардом были друзьями, и ты можешь ревновать только к нашей дружбе.
— Да, друзьями, но до какой степени — вот что меня интересует.
Флер молча, словно парализованная, прислушивалась к его жестоким словам. Они просто забыли, что находятся в комнате не одни.
— Друзья, хорошие друзья — какая разница? Я уверена, что и этого ты не знаешь. Дружба для тебя — закрытая книга, не так ли? Но могу заявить тебе лишь одно: он проявлял ко мне больше любви, чем… — она осеклась, закусив губу.
В глазах ее стояли слезы.
— Ну, продолжай. Больше, чем я, — это ты хотела сказать? Или больше, чем другие? Например, Вархин? Или Стефановский? Или Мираков? Список можно продолжать бесконечно, моя женушка! Да, со времени нашего приезда сюда я тебя не сдерживал, чтобы увидеть, как далеко ты можешь зайти. Но даже я был удивлен тем, на какой потаскушке я женился!
— Потаскушке? — переспросила, не веря своим ушам, Людмила. Она вся побледнела от охватившего ее гнева. Разве может муж говорить такие жестокие, несправедливые слова, муж, которого она любила…
— Не нравится? В таком случае — проститутка, — равнодушно поправился Карев, словно в эту минуту они обсуждали сорта кофе.
— Сергей, прекрати! — закричал Петр, резко поднимая вверх руку, словно защищая Людмилу от неминуемого удара.
Но они его не слышали. Людмила не помнила себя от ярости.
— Если я проститутка, то кто меня такой сделал? — язвительно спросила она. — Если бы ты был полноценным мужчиной, то я никогда не стреляла бы глазами по сторонам! Неужели тебе не понятно?
Карев откинулся назад, словно его ударили по лицу. От неожиданности он широко раскрыл глаза.
— Нет! — произнес он сдавленным голосом.
Людмила смотрела на него как отчаявшийся ребенок — с вызовом, с ужасом, словно она только что сделала нечто отвратительное, что привлекло к ней внимание окружающих. Всем было ясно, что внутри Карева шла долгая борьба с собой, а три сидевших за столом свидетеля неподвижно пребывали в шоке, ожидая развязки этой сцены. Воцарившаяся тишина больно била по нервам. Флер сидела не поднимая головы — она боялась посмотреть на кого-нибудь из них. Уголком глаза она заметила, как Карев медленно сжал кулак, как потом разжал пальцы.
— Не забывай, дорогая, что у нас сегодня гости, — произнес он бесцветным голосом. — К тому же мне очень хочется узнать, можно ли пить твое английское вино, Петя? Наверное, оно перебродило, пока ты таскал его в ранце. Может быть, если мы осторожно распечатаем бутылку…
Неистово закричав, Людмила выскочила из-за стола и кинулась прочь из комнаты. В этом ее крике сквозила ярость и боль. Флер, приподнявшись со стула, хотела было последовать за ней.
— Сядь! — прикрикнул Карев и она невольно села. Граф улыбался, если, конечно, можно было принять за улыбку гримасу на его лице. Вот и разбился вдребезги, как стекло, семейный покой и уют, и его осколки глубоко ранили Флер.
— Лучше оставить ее в покое в данную минуту.
Когда он заговорил с Петром на военную тему, тот откликнулся как во сне. Ему с трудом удалось продолжить беседу. Не понимая до конца, что же произошло у них на глазах, они послушно внимали ему, как внемлют пережившие шок войска спокойному голосу своего командира.
На следующее утро Флер проснулась с ощущением пустоты и подавленности. — Ей было невыносимо от одной мысли, что придется снова встретиться с главными действующими лицами вчерашнего спектакля. Когда же они уселись за стол, все делали вид, что ничего не произошло. Обстановка, возможно, и была несколько натянутой, но все были подчеркнуто вежливы друг с другом. За кофе шла не совсем гладкая беседа. Жизнь продолжалась.
Сократив время завтрака, Карев отправился в штаб к Нахимову, чтобы оформить там свою поездку в Симферополь. Петр вышел из дома вместе с ним в надежде найти в городе своих друзей, находящихся в отпуске по болезни. Женщины, оставшись наедине, допивали кофе. Было очень тихо, непривычно тихо, так как в это утро пушки молчали. После стольких недель беспрерывных бомбардировок они то и дело нервно вздрагивали. Теперь хорошо различались все шумы в доме, которые прежде заглушала канонада. Голос Бежкова, который встречал внизу утренний поток посетителей, пение слуги где-то в задней части дома, шуршание на потолке, где, вероятно, бегали мыши или шелестели крыльями птицы.
— Интересно, почему они не стреляют? — спросила Людмила уже не в первый раз. — Они же не могли уйти? Мы бы это услышали.
— Может быть, началось перемирие из-за необходимости вынести убитых с поля боя? — предположила Флер.
— Да, скорее всего, это так.
— Сегодня утром у нас много дел. Нам пора идти, — сказала Флер через минуту. Людмила напряженно о чем-то думала, уставившись в одну точку на стене и наморщив лоб.
— М-м-м-да… — рассеянно произнесла она. — Нет, я сегодня не смогу пойти вместе с тобой. Разве я тебе не говорила? Пирогов попросил меня сходить в госпиталь — там требуется помощь. У них не хватает свободных рук.
Флер ее слова озадачили.
— Но ведь их не хватает и в лазарете. Сейчас туда начнут поступать раненые.
Людмила пожала плечами.
— Приказы не обсуждают. Пирогов знает что делает.
— Да, возможно, ты и права, — согласилась с ней Флер. — Пойдем, я тебя немного провожу.
— Нет, не жди меня. Мне нужно еще кое-что сделать, кое-что забрать. А ты иди. Увидимся за обедом.
Они вместе вышли из столовой, а в коридоре разошлись по своим комнатам. Стоя у своей двери, Людмила, неожиданно повернувшись к Флер, спросила:
— Как ты думаешь, что прежде всего требуется офицерам?
— Офицерам? Что ты имеешь в виду? Каким офицерам?
— В лагере, на бивуаке. Я, конечно, понимаю, что роскоши там не встретишь. Мне хочется знать, чего им больше всего не хватает?
Флер пристально посмотрела на нее, ничего не понимая.
— Странный вопрос. Понятия не имею. Мужчинам обычно нравятся сигареты и коньяк, что еще? Что именно тебя интересует?
— Ах, ничего. Просто так, — рассеяно ответила Милочка и, зайдя к себе, плотно затворила дверь.