Флёр
Шрифт:
— Нет, и я этого не допущу, — резко возразила Флер. — А теперь отпустите меня в ложу к тетушке.
Он пошел с ней, то и дело поглядывая, на ее профиль, и его озабоченность Флер совсем не понравилась.
— Значит, не сделал. Я очень этого боялся.
Она резко повернулась к Джерому.
— Мы с ним встречаемся в парке, сэр, чтобы побеседовать, и вас это совершенно не касается. Понятно?
— Но почему нужно встречаться в парке, а не в другом месте?
— Потому что нельзя вести частную беседу на светском рауте.
Джером был по-прежнему мрачен.
— Мне не хотелось бы вас еще больше огорчать, мадемуазель. Но спросите себя сами, почему он вовлекает вас в эти заговорщицкие встречи? Если бы граф понимал, что такие беседы невинны и вполне приличны, то почему бы ему не избрать для этого другие места, например дом вашей тетушки, любое общественное собрание, вечер?
Флер, остановившись, смотрела на Джерома, пытаясь по выражению его лица догадаться, куда он клонит.
— Как вы узнали об этом? — резко спросила она. — Я вас ни разу не видела в парке в такой ранний час.
— Грумы обычно выгуливают лошадей своих хозяев рано утром, — объяснил он. — Об этом вскоре узнают все.
Флер лихорадочно думала, стараясь подавить в себе вспышку гнева, чтобы во всеоружии встретить еще один его колкий вопрос.
— Наши беседы носят невинный характер, любой может их подслушать.
— Почему, в таком случае, — еще мягче спросил Джером, — он позаботился о том, чтобы этого не произошло?
— Потому что… — Она осеклась.
— Потому что, если бы их увидели на светском рауте за продолжительной беседой или если бы он явился в дом к тетушке, на Ганновер-сквер, всем стало бы ясно, к кому он приехал, и в результате поползли бы сплетни. Все стали бы говорить, что граф влюблен и хочет сделать ей предложение. Вот почему! Вот где собака зарыта, разве не так?
Флер уклонилась от ответа, но ее прирожденная честность помогла ей посмотреть правде в глаза. Он проявлял заботу о ней, стараясь не дать пищу для пересудов.
Нет, сердце подсказывало Флер, что граф поступил неосмотрительно. Оберегая ее от досужих домыслов света, Карев вселил в нее надежду. Она никогда прежде об этом так не думала, но условности, связанные с воспитанием, постепенно таяли в ее сознании в последнее время. Флер все яснее понимала, понимала без лишних слов, инстинктивно, что он не стал бы разговаривать с ней так свободно, так откровенно, не наслаждался бы так ее обществом, если бы… если бы не был в нее влюблен.
Вдруг у нее перед глазами возникло лицо Карева, и Флер сразу же почувствовала отвращение в этой красивой, молодой, такой абсолютно английской физиономии Джерома. Он ничего не понимал. Он не знал Карева, во всяком случае так, как это может женщина, так, как знала его она. Разве не рассказывал он сам, как жеманные молодые дамы из петербургского высшего света утомляли графа, доводили до тошноты своим непониманием и неискренностью? То, что существует между ней и Каревым, отличается от всех прочих отношений, и об этом нельзя судить по старым меркам. Может быть, Джером поступает искренне, но он просто не способен всего понять. И все равно он был дерзок и достоин порицания.
— Я отказываюсь продолжать этот разговор. Сложившаяся ситуация понятна мне лучше, чем вам, и уверяю вас, что способна сама позаботиться о себе. А теперь, с вашего позволения, вернемся в ложу.
Джером не мог не повиноваться Флер, но по виду молодого человека нельзя было сказать, что ее слова рассеяли его опасения.
Весь второй акт оперы мысли Флер витали где-то далеко, за пределами стен театра. Во втором антракте она обрадовалась появлению в их ложе лорда Джеймса Пэджета, который принес ей мороженое и попотчевал историей, связанной с генеалогией только что купленной им лошади. Для этого Флер не нужно было напрягать внимание. Ей нравился Пэджет, в какой-то мере еще и потому, что он несомненно забыл о том, что наговорил ему Джером о ней и Кареве.
Наконец появился и сам граф перед началом третьего акта. Флер видела, как он вошел в ложу напротив, где сидели барон Бруннов и господин Лабушер с женами. Он помог мадам Брунновой поудобнее устроиться в кресле, заботливо склонившись над ней, а мадам, подняв к нему голову, улыбалась, словно он сказал ей какой-то особенно тонкий комплимент. Она засмеялась, и большие бриллианты у нее на груди засверкали, словно лучи от маяка.
Флер выпрямилась в кресле, чувствуя, как запылали у нее щеки, она сцепила руки на коленях. Ей очень хотелось, чтобы граф ее заметил. Он наконец лениво огляделся. Фонари, поморгав, начали тускнеть. Подойдя к краю ложи, чтобы пододвинуть к себе поближе свой стул, он, наклонившись над ним, вдруг бросил прямой взгляд на нее. Улыбнувшись, он наклонил голову в вежливом поклоне.
Флер тут же почувствовала облегчение. Карев знал, что она в театре. Значит, он ее искал. Вероятно, его задержали дела, и он не смог приехать до начала спектакля. Русский представитель и президент Торгового совета могли оторвать графа от удовольствия побыть рядом с ней! У него, по-видимому, было много работы, и то, что он, не скупясь, уделял ей столько времени, по ее мнению, лишний раз доказывало, как она была ему дорога.
Может быть, если завтра утром они встретятся в парке, она спросит его об этом. Нет, ни за что на свете! Она не станет ничего спрашивать у графа о его поведении и намерениях. Флер ему доверяла. Он ведь сказал ей в самом начале: доверяйте мне! И она последовала его совету. Она доверила ему свою честь, свое сердце и свою жизнь.
— Извините меня, но я не смог вчера поговорить с вами, — начал Карев. — Мне хотелось доставить себе удовольствие зайти в ложу вашей тетушки, но мы засиделись за обедом и чуть было вообще не раздумали ехать в оперу. Только по настоянию мадам Брунновой мы оказались в театре, сам барон уверен, что лучше русской оперы нигде в мире нет.
— По-моему, она находит вас забавным.
— Просто ее легко рассмешить, — ответил Карев, не замечая намека Флер. — Я так рад, что вы правильно поняли мой жест и приехали сюда покататься со мной, мой дорогой друг, потому что завтра я уезжаю…
— Уезжаете?
— Не нужно трагических ноток в голосе. Это не надолго. Меня пригласил лорд Кардиган провести несколько дней у него в Дин-парк, а лорд Гранвиль организовал мне посещение нескольких фабрик в Бирмингеме и Манчестере. Я получу там много ценной информации. Его величество проявляет большой интерес к фабрикам, особенно к условиям труда и жизни фабричных рабочих. Он считает, что им приходится хуже, чем самым забитым нашим крестьянам.
— Зато они свободны, — подчеркнула Флер, чувствуя, как разгорается ее патриотизм перед лицом такой критики. — В отличие от ваших крепостных.