Флёр
Шрифт:
Только старик Бакли, кажется, все понимал. Когда Флер стала затворницей в собственном доме, он ежедневно приходил к ней, якобы для того, чтобы задать несколько вопросов о лошадях, а на самом деле посмотреть как хозяйка постепенно выздоравливает. Когда же она уединялась в саду, Бакли часто объявлялся там со свежими деревенскими новостями. Он приносил ей подарки — то какое-нибудь пестренькое яичко к завтраку, то кучку грибов, которые он набрал на выгуле возле конюшни (он их обожал, Флер это знала), или красивую форель, которую выудил в ручье мистера Скотта, умоляя ее при этом ничего им не говорить, иначе они засудят его за браконьерство. Она-то знала, насколько щепетилен мистер Скотт по поводу своих прав на рыбные и охотничьи угодья!
Ненавязчивое присутствие Бакли было бальзамом для ее ноющего сердца, и постепенно процесс выздоровления завершился. Флер научилась снова жить в ладу с самой собой и медленно-медленно привыкала к внешнему миру. Наконец настало время, когда она смогла трезво оценить то, что произошло, и, как полагала, забыть о пережитом — пусть все быльем порастет.
Флер казалось, что она все поняла. Граф на самом деле был к ней неравнодушен, она в этом не сомневалась. Но он был только другом. Однако, не зная их обычаев, он посмел переступить невидимые границы и, сам того не желая, вызвал в ней напрасные ожидания. Когда неловкий поступок Тедди открыл ему глаза на то, что думают окружающие об их близких отношениях, он сделал все, что было в его силах, чтобы решительным образом изменить ситуацию и отдалился от нее. После этого Карев относился к ней сугубо официально, глубоко раня ее сердце.
Граф никогда и не думал жениться на ней, ему никогда не нужна была ее любовь. Все это было ошибкой. И его грубое средство сработало — Флер это знала. Репутация ее осталась незапятнанной, а позорная тайна нераскрытой.
Она не знала, правда, чем объяснить его последний, мучительный взгляд. Карев был человеком уже немолодым, много повидавшим в жизни. Она могла и не знать, что терзает графа. Возможно, его взгляд свидетельствовал о раскаянии — ведь он причинил ей так много страданий. Скорее всего, — думала Флер, — это самое разумное объяснение. Ну, теперь черта подведена, книга закрыта, и она запретила себе когда-нибудь вспоминать о нем.
К следующей весне Флер уже могла возобновить обычную светскую жизнь. Когда тетушка Венера оплакивая в письмах свою затворническую жизнь, пригласила ее в Лондон, она согласилась, пытаясь напустить на себя веселый вид. К ним часто наведывался лорд Джеймс Пэджет, и она с радостью принимала знаки внимания с его стороны. Он всегда вызывался сопровождать ее на все значительные светские мероприятия. Джеймс нравился Флер, ей нравилось его общество, его внимание к ней, он был неизменно добр и просто сиял от тайной надежды. Она начала подумывать о том, уж не выйти ли за него замуж. Он стал бы надежным, нетребовательным мужем. У него было большое состояние и титул в придачу, он будет жалеть ее, к тому же — Джеймс большой любитель лошадей. Флер казалось, что они с ним прекрасно уживутся, и ни у кого не возникнут подозрения, что ее сердце давно разбито. Что было бы нежелательно.
Флер предложила всю накопившуюся у нее с раннего детства и до одинокой юности пылкую любовь не тому человеку, в результате была отвергнута. Как глупая девчонка, она выставила напоказ свои самые нежные чувства, и к боли растоптанной любви добавилась еще горечь оскорбленной гордости и уязвленного самолюбия. Она поставила себя в глупое положение и еще долго не простит себе своей ошибки.
Поэтому Флер разрешала Пэджету повсюду сопровождать ее, и очень скоро о них начали многозначительно перешептываться, но она не предпринимала никаких усилий, чтобы развеять подозрения. Когда Джеймс провожал ее на пароход, было ясно и без слов, что по возвращении Флер осенью домой она, вероятно, позволит ему сделать предложение. С того времени она свыклась с мыслью о том, что он постоянно находится на заднем плане как что-то неизменное, к чему она непременно вернется, и в этом не было ничего особенно волнующего или пугающего — напротив, это приносило Флер успокоение. Она мечтала сейчас только об одном — о спокойствии и удобстве.
Конечно, Флер не исключала возможности встречи в Санкт-Петербурге с Каревым, но понимала, что шансов у нее мало. Семья Полоцких не вращалась в высшем свете, а если они нечаянно столкнулись бы на улице, то могли пройти мимо, вежливо кивнув друг другу. К тому же графа могло и не оказаться в Санкт-Петербурге — он ведь был адъютантом царя по особым поручениям и мог в это время выполнять свою миссию в каком-нибудь другом месте.
Флер даже представить себе не могла, что еще до приезда в Россию судьба вдруг сведет ее с его младшим братом. Если бы она до этой встречи была атеисткой, то обязательно поверила бы в Бога, наделенного особым чувством юмора.
Дом губернатора представлял собой какое-то странное сооружение из красного кирпича и серого камня. Оно затерялось в буйной растительности большого сада, что уже было само по себе удивительно, принимая во внимание северную широту. С архитектурной точки зрения, оно скорее всего преследовало цель утвердить католицизм, а не поразить всех своей оригинальностью. Известно, что подражание — самый искренний способ лести, и архитектор данного сооружения, вероятно, решил одновременно воздать должное туркам, полякам, французам, как, впрочем, Палладио и Древней Греции.
Внутри, однако, было светло, тепло и уютно, и, похожий на мужлана, удивительно добросердечный губернатор со своей толстушкой женой, которая, казалось, чувствовала бы себя несравненно лучше в крестьянском платке, чем с тиарой на голове, — встречали гостей с таким радушием, словно они только что вышли из набитого, продуваемого насквозь ледяными ветрами дилижанса после долгого путешествия. Хозяева наперебой предлагали гостям горячительные напитки и умоляли подойти поближе к камину, чтобы обогреться.
Ни губернатор, ни его супруга не говорили ни по-французски, ни по-английски, а Флер не понимала по-немецки. Но очень скоро ее общение с хозяевами прекратилось. Ее отец, говоривший на многих языках, завел с губернатором беседу о его саде, а Ричард общался с разбитным малым, с которым они подружились сегодня днем на палубе корабля. Флер, стоя возле камина, грела у огня руки, наблюдая, как то тут, то там возникают группы беседующих, но ей не хотелось ни к кому примыкать.
Через несколько минут появился младший Карев, и, поздоровавшись с их превосходительствами, направился прямо к Флер, словно старый знакомый.
— Ну, разве я не был прав? Я знал, что здесь будет по крайней мере устроен обед, а если губернатор был бы уверен, что и завтра выдастся плохая погода, то он несомненно задал бы и бал на следующий день.
— Похоже, он очень добрый человек, несмотря на свой внешний вид, — заметила Флер.
— Он просто любит общество. Ему абсолютно наплевать на то, что приключилось с нашим судном.
— Наплевать? Это разговорный оборот. Вы начинаете лучше говорить по-английски. Вообще-то, вы хорошо говорите на нашем языке, — спохватилась Флер.