Флэш без козырей
Шрифт:
— Освободите меня! Уверяю, я смогу все объяснить…
— А сейчас что, не можешь? Лично я в этом сомневаюсь, — он опять прыснул. — А если бы я был Мандевилем, то не стал бы тебя и слушать. Я бы попросту перерезал твою глотку и все. Так-то, сэр. Но лучше заткнуться, кажется, именно это он и сам намеревается сделать.
Я попытался подняться на колени, а шум в холле все нарастал, похоже было на то, что друзьям Мандевиля все еще приходилось силой сдерживать его. Мне удалось встать на колени и я, постанывая, просил Люка развязать меня, но он лишь покачал головой, а когда я стал настаивать, то одним ударом опрокинул
— Говорил я тебе лежи смирно? Я и так много уже сделал, спрятав тебя, — он снова засмеялся, и я неожиданно понял, что это его хорошее настроение вызвано вовсе не симпатией ко мне, — здоровяк просто развлекался.
После этого я уже не осмеливался пошевелиться и лежал, дрожа от страха. Казалось, прошла целая вечность, когда, наконец, отворилась дверь и вошли все остальные. Мандевиль шел впереди, взъерошенный и пыхтящий от гнева, но, судя по всему, к тому времени он уже несколько пришел в себя. Но это было слабым утешением — я еще никогда раньше не видел, чтобы на меня смотрели с такой яростью.
— Эй, ты! — его голос напоминал рев дикого животного. — Я убью тя, слышь? Убью! Потому что ты грязный подонок. Да, сэ’, я намерен полюбоваться на вашу ссс-мерть — за все ваши деяния! — В уголках его рта собралась пена, он был в бешенстве. — Но прежде чем я это сделаю, ты кой-что расскажешь этим джент-менам, ты покаешься в том, что пытался изнасиловать мою жену! Ведь все так и было, а? Ты пробрался сюда, неожиданно набросился на нее и попытался обесчестить! — он с минуту молчал, переводя дыхание, лицо его посинело. — Ну, г’ри — так все и было!
Я испуганно молчал, глядя на Мандевиля, и, клянусь жизнью, просто не мог ничего сказать. Но вдруг он вновь вышел из себя, напрыгнул на меня, начал царапать и пинать ногами. Приятели оттащили его, и Люк вмешался:
— Да ни к черту это никому не нужно, Джон! Держите, его, ребята! Неужели ты думаешь, что добьешься от него правды? Мы и так знаем, что он хотел обесчестить твою любимую жену — не правда, ли, парни? Думаю, этого всем достаточно.
Люк знал, что это — ложь и остальные, похоже, тоже, но все они хором подтвердили его предположение, и это вроде бы немного успокоило Мандевиля, по крайней мере до той степени, что теперь он думал только о том, как разделаться со мной.
— Я сожгу тя живьем! — рычал он. — Нет, лучше я прибью тя гвоздями к дереву и прикажу своим ниггерам отрезать твои причиндалы. Да, именно так я и сделаю! Я…
— Хватит, остановись, — попытался успокоить его Люк, — это все просто дикие выдумки. Ты не можешь его убить.
— Почему это не могу? После всего, что он натворил?
— Потому что есть закон, который запрещает убивать человека, даже если он насильничающая мерзкая вонючка…
— Я не делал этого! — завопил я. — Клянусь вам, я этого не делал!
— А ты заткнись! — посоветовал Люк. — Дело в том, Джон Мандевиль, что если этот негодяй и заслуживает смерти, то я не вижу другого способа для тебя убить его, кроме как драться с ним на поединке.
— Поединок! — задохнулся Мандевиль. — Да будь я проклят, если пойду на эт’! Он не заслуживает ничего, кроме казни!
— Говорю же тебе, что это невозможно. Даже если ты вздернешь его или перережешь ему глотку, или пристрелишь его, ты уверен, что дело не вылезет наружу?
— Но кто об этом расскажет, Люк Джонсон?
— А негры? У них хороший слух и длинные языки. Нет, сэр, если ты не хочешь с ним драться — в чем я не могу тебя упрекнуть, ибо он не заслуживает благородного обращения, — тогда давайте подумаем, каким способом мы можем воздать ему по заслугам.
Пока они обсуждали это, я с ужасом прислушивался к спору, каким способом лучше меня прикончить, — в том, что они именно это собирались сделать, я не сомневался. Я пытался вмешаться, умоляя о милосердии, но Мандевиль ударил меня по лицу, а Люк сунул мне в рот кляп, после чего они вернулись к своей ужасной дискуссии. Это было страшно, но я все же слушал, пока один из них не предложил всей компании немного отойти, и они заговорили вполголоса. Из всего последующего разговора до меня донеслось лишь: «Алабама», «Томбигби-Ривер», «самое для него место» и «нет, думаю никакого риска — кто ж узнает?» — а потом они рассмеялись, и Мандевиль подошел ко мне.
— Ну что, м’стер Арнольд, — начал он с милой улыбкой гиены, — у меня для вас хорошие вести. Да, сэ’, оч’ хорошие. Мы не собираемся вас убивать — как вам это нравится? Нет, сэ’, мы считаем, что вы недостойны этого. Вы — низкий негодяй, который воспользовался гостеприимством человека, чтобы попытаться ‘бесчестить его. Мы придумали более достойное для вас наказание, чем просто ссс-мерть. Хотите услышать, что именно?
Я хотел было зажать уши, но это было невозможно. Мандевиль ухмыльнулся и продолжал:
— Одному из моих друзей пришла в голову отличная идея. Его кузен — плантатор в Алабаме, не так далеко отсюда. Мой друг как раз едет в те края и любезно согласился взять тя с собой на тамошнюю плантацию. Тут никто не узнает, куда ты исчез, а там — никто и не спросит, откуд’ ты взялся. А знаешь, что с тобой будет после того, как ты туда добересь-ся? — он вдруг плюнул мне прямо в лицо. — Тя высекут и отправят в поле вместе с ниггерами собирать сахарный тростник! Ты и так уже загорел как мму-лат, а после того, как хорошенько прожаришься, поработав на солнцепеке, и совсем станешь похожим на ниггера. Ты будешь рабом, Арнольд, понял м’ня? Ты не умрешь, но будешь жаждать ссс-мерти. Там тя никто не найдет, уж больно уединенное это место, а если даже кто и заедет в те края — ну что ж, тя просто примут за помешанного мму-лата. Здесь тя никто не знает, и никто об те не спро-осит. И нет те спасения! Еще ни один ниггер не убегал с той плантации, ее хорошо охраняют болота и собаки. Так что будь спокоен за свою ж-жизнь. Понравится те такая жизнь, а, раб Арнольд? — он потверже уперся в землю и вдруг пнул меня со всей силы: — Получай, гнусное отродье! Не лучше ль, чтоб тя просто убили — легко и быстро, а?!
Я не верил своим ушам — должно быть, я сплю, и все это — лишь ужасный сон. Я корчился от боли и пыжился вытолкнуть кляп, пытаясь молить взглядом о милосердии, но все было бесполезно. Они лишь рассмеялись, глядя на мои усилия, а потом стянули мне ноги веревками и засунули в пыльный шкаф. Прежде чем закрыть дверцы, Люк наклонился ко мне, вновь одарил меня своей дружеской улыбкой и мягко сказал:
— Полагаю, ты славно провел время с этой девчонкой, дружище. Ну, как она, ничего? От всей души надеюсь, что да, потому что это последняя белая женщина в твоей жизни, грязный техасский ублюдок!