Флэшмен на острие удара
Шрифт:
Уж не знаю, был ли он искренен или нет. Ей-богу, у Скорохода Иста не имелось причин любить меня, а во мне при встрече настолько ожили воспоминания о том черном дне в Рагби, что я на миг забыл о том, что мы уже взрослые и что все изменилось — возможно, его мнение обо мне тоже. Ибо он, оправившись от неожиданности, был вроде как рад видеть меня — разумеется, со стороны Скорохода это могло быть притворство или попытка соблюсти приличия, а может, христианское милосердие. Я поймал себя на мысли, что оцениваю Иста. В лучшие дни мне доводилось изрядно трепать его, и я испытал удовольствие, отметив, что смогу и теперь — если уж приспичит: он так и остался намного легче и меньше меня. Впрочем, к нему я никогда не питал такой неприязни, как к его сопливому дружку Брауну. У него, у Иста то бишь, всегда было больше огня в крови, чем у прочих. Что ж, отлично: коль он намерен быть любезным и предать прошлое забвению… Нам ведь предстоит проторчать тут вместе по меньшей мере несколько месяцев.
Все эти мысли за секунду пронеслись в моей голове. «Какая низкая и расчетливая натура, — подумаете вы, — или какая нечистая совесть». Не угадали: я знаю, что не изменился за добрые восемьдесят лет, почему же другие должны меняться? Кроме того, я никогда не забываю обид — слишком много мне их довелось нанести.
Так что я не вполне разделял его радостные чувства в отношении нашей встречи, но был достаточно любезен. После того как Ист закончил расточать восторги по поводу свидания с дорогим товарищем школьных лет, я спрашиваю:
— А что скажешь об этом месте? И этом парне, Пенчерьевском?
Он на миг замер, поглядел на стену, встал и подошел к ней, нарочито громко сказав:
— Ах, ты же видишь — тут все прекрасно. Со мной обращаются хорошо, лучше некуда.
Потом знаком показал мне подойти поближе, одновременно прижав палец к губам. Недоумевая, я подошел к нему и, проследив за его указательным пальцем, заметил причудливую выпуклость в стене рядом с очагом. Выглядело так, будто в резную панель вделали маленькую воронку, которую затем прикрыли металлической сеточкой и покрасили в цвет дерева.
— Вот что, дружище, — говорит Ист. — Не хочешь ли прогуляться? У графа роскошные сады, и нам разрешают по ним гулять совершенно свободно.
Я понял намек, и мы спустились по лестнице в холл, а оттуда вышли на лужайку. Казак-часовой поглядел на нас, но не двинулся с места. Как только мы удалились на безопасное расстояние, я спрашиваю:
— Что это, черт побери, было?
— Переговорная труба, тщательно замаскированная, — отвечает он. — Я ее нашел сразу по прибытии. В соседней комнате, твоей, надо полагать, есть такая же. Наши милые русские хозяева хотят быть уверены, что мы не выкинем какой-нибудь фокус.
— Проклятье! Лживые скоты! Так они обращаются с джентльменами? Но какого беса тебе пришло в голову искать эту штуку?
— А, простая предосторожность, — произнес Ист рассеянно. Потом, подумав немного, продолжил: — Видишь ли, я кое-что смыслю в таких вещах. Когда меня взяли в Силистрии, я, формально будучи с башибузуками, на самом деле исполнял политическое поручение. Думаю, русские об этом тоже знают. Когда меня привезли сюда, я был подвергнут самому обстоятельному допросу со стороны одного очень проницательного господина из их штаба — я, кстати, немного умею говорить по-русски. О, кое-кто из моих родственников по материнской линии несколько поколений тому назад вступил в соответствующий брак, и у меня есть… ну, что-то вроде двоюродной бабки, привившей мне стойкий интерес к данному языку. Так что, учитывая имеющиеся подозрения в отношении меня, это мое маленькое достижение побуждает их повнимательнее приглядеться к некоему Г. Исту, эсквайру.
— Будет неплохо, если ты поделишься этим достижением со мной, и как можно скорее, — говорю я. — Но не хочешь ли ты сказать, что они принимают тебя за шпиона?
— О, нет. Это всего лишь пристальное наблюдение. И прослушка. Это самый подозрительный в мире народ, знаешь ли: не верят никому, даже друг другу. И хотя их держат за заросших бородами дикарей, среди них встречаются весьма смышленые парни.
Что-то побудило меня спросить:
— А не знаешь ли ты малого по фамилии Игнатьев, граф Игнатьев?
— Как не знать! — восклицает Скороход. — Он один из тех, кто тряс меня сразу по прибытии сюда. Этакий капитан Свинг, [53]только голубых кровей. А ты-то его откуда знаешь?
Я поведал ему об утреннем происшествии. Скороход присвистнул.
— Он хотел понаблюдать за тобой и познакомиться, можешь не сомневаться. Нам надо держать рот на замке, Флэшмен — не то чтобы наша совесть была нечиста, но у нас есть кое-какая информация, которая может быть полезна для них. — Он оглянулся. — И нам не стоит возбуждать их подозрения, разговаривая слишком долго там, где они не могут нас слышать. Еще пять минут — и возвращаемся в комнату. Если нам понадобится срочно уединиться, просто повесим на их спрятанную трубу плотный плащ — это работает, можешь быть уверен. Но прежде чем мы войдем внутрь, я, бегло насколько возможно, расскажу тебе то, что лучше не доверять чужим ушам.
Я был поражен: оказывается, этот Ист — хладнокровный и уверенный тип. Хотя он и мальчишкой был таким.
— Граф Пенчерьевский — великан-людоед, горлопан, скотина и тиран. Он казак, дослужился до командира гусарского полка, снискал особое расположение царя, вышел в отставку и поселился здесь, вдали от родных земель. Имением управляет как деспот, жестоко третирует крепостных, и когда-нибудь те перережут ему глотку. Я стараюсь держаться от него подальше, хотя по временам, приличия ради, мне приходится обедать с его семьей. Но должен признать, он весьма любезен: предоставил мне возможность гулять по усадьбе, дал лошадь и так далее.
— Неужели они не боятся, что ты сбежишь?
— Куда? Мы в двухстах милях к северу от Крыма, и все это пространство — голая степь. Кроме того, у графа на службе имеется с десяток его старых казаков — лучшей стражи и не придумаешь. Это кубанцы, которые способны скакать на всем, имеющем четыре ноги. Вскоре по прибытии я наблюдал, как они привели назад четырех беглых крепостных — те не успели и двадцати миль пройти, прежде чем казаки их настигли. Эти дьяволы связали им лодыжки и тащили так за своими лошадьми всю дорогу! — Иста передернуло. — С них всю кожу содрало заживо за первые же мили!
Я почувствовал, как мой желудок снова принимается за старое.
— Но то все-таки были крепостные, — говорю я. — Не станут же они обращаться подобным образом с…
— Ты так думаешь? Что ж, может, и не станут. Но тут тебе не Англия, не Франция, даже не Индия. Это Россия, и здешний помещик предсказуем в своих действиях не более чем… чем какой-нибудь средневековый барон. О, я не сомневаюсь, он дважды подумает, прежде чем причинить нам вред, но в то же время я сам дважды подумаю, прежде чем стать ему поперек дороги. Однако нам лучше вернуться назад и ублажить их какой-нибудь безобидной беседой — если кто-то доставит себе труд послушать.