Флэшмен

Фрейзер Джордж Макдональд

— Ах, дорогой мой, — сокрушался Эльфи, — сэр Александер повсюду сует свой нос. Он растаскивает моих адъютантов, будто мне их девать некуда. Но надо так много всего сделать, а я далеко уже не тот, что раньше.

Надо сказать, что я покинул его без сожаления: находиться при Эльфи было все равно что выполнять роль сиделки при престарелом дядюшке.

Бернс настаивал, чтобы я как можно чаще выходил в город и осваивался в стране, совершенствуя знание языка и стараясь завести как можно больше знакомств среди влиятельных афганцев. Мне пришлось выполнить целый ряд небольших его поручений, вроде того, что привело меня в Могалу — по сути, они заключались в доставке писем, но служили источником бесценного опыта, — и я объехал множество городков и деревень вокруг Кабула,

встречаясь с дуррани, кохистани, барузками и т. д, и «обретая чувство места», как называл это Бернс.

— Военные — это замечательно, — говаривал он. — Но на самом деле те, кто приводит армию в чужой стране к победе или поражению — это политики. Мы встречаемся с людьми, имеющими вес, узнаем им, и держим нос по ветру: мы суть глаза и уши, да, еще и языки. Без нас военные слепы, глухи и немы.

Так что вопреки чурбанам типа Шелтона, подтрунивавшего над «сосунками, шныряющими меж холмов и играющими в ниггеров», я слушал Бернса и держал нос по ветру. Частенько я брал с собой Ильдерима, а иногда и его гильзаев, и благодаря им узнал многое о горах и их обитателях: о происходящем, о том, почему с одними племенами легче иметь дело, чем с другими, почему кохистани расположены к нам больше, чем абизаи, о том, какие семьи враждуют друг с другом, об отношении к персам и русским, о том, где можно приобрести лучших лошадей и как выращивают просо — и еще много других вещей, касающихся здешней жизни. Не стану утверждать, что за пару недель сумел сделаться экспертом, или «узнал» Афганистан, но я нахватал всего понемногу там и сям, и начал понимать, что те, кто судит о стране только по военному городку в Кабуле, знает о ней не больше, чем узнает о чужом доме гость, побывавший только в одной его комнате.

Любой, способный заглянуть за пределы Кабула, заметил бы очевидные знаки. В горах шло брожение, дикие племена не признавали шаха Шуджу своим правителем и ненавидели британские штыки, поддерживающие его на троне в неприступной крепости Бала Хиссар. Множились слухи, что Акбар-Хан, сын низложенного Дост Мохаммеда, спустился, наконец, с Гиндукуша и ищет поддержку среди вождей. Говорили, что горские кланы его буквально боготворят, и что он уже готовится обрушиться на Кабул со своими ордами, скинуть Шуджу с трона, а феринджей или прогнать обратно в Индию или перерезать в их кантонах.

Легко было бы вам, будь вы Макнотеном, презрительно отмахиваться от этих слухов, сидя в роскошном кабинете в Кабуле; другое дело карабкаться на Джагдулук или спускаться к Газни и видеть снующих туда-сюда гонцов, собирающиеся советы, слушать вопли вооруженной толпы, подогреваемой дервишами, и смотреть на сигнальные огни, горящие на перевалах. Скрытые ухмылки, заверения в дружбе, вид чванливых гильзаев, увешанных оружием; невозможность изменить что-либо и растущее чувство неуверенности — от всего этого волосы у меня на затылке вставали дыбом.

Сказать по правде, эта работенка мне не нравилась. Разъезжая повсюду с моими гильзаями и Ильдеримом — а они служили моими неусыпными глазами и ушами, поскольку, получая хлеб-соль от Королевы, готовы были служить ей даже против собственного народа, если понадобиться, — я встречал радушный прием, но все равно опасность сохранялась. Даже будучи облачен в туземную одежду, я по временам натыкался на злые взгляды и скрытые угрозы, слышал, как высмеивают британцев и прославляют Акбара. В качестве друга гильзаев и в определенном роде знаменитости — Ильдерим не упускал возможности провозглашать меня повсюду «Кровавым копьем» — я был терпим, но терпимость эта могла оборваться в любой момент. Поначалу это жутко угнетало меня, но потом мной овладел некий фатализм: не исключено, что это случилось, поскольку мне пришлось иметь дело с людьми, убежденными, что судьба каждого человека предопределена и начертана на его челе.

Так что в горах собирались грозовые тучи, а в Кабуле тем временем английская армия играла в крикет, а Эльфинстон с Макнотеном обменивались депешами, уверяя друг друга, что кругом все спокойно. Тянулись летние дни, часовые в военном городке обливались потом, Бернс, позевывая

от скуки выслушивал мои рапорты, кормил меня роскошными обедами и вел на базар в поисках новых шлюх. И вот однажды Макнотен получает письмо из Калькутты, где ему высказывают сожаления о высоких расходах на содержание армии в Кабуле и предлагают принять меры по их сокращению. К несчастью, именно в это время посол ожидал повышения и перевода в Бомбей, думаю, мысли о скором отъезде сделали его еще более беспечным. Так или иначе, изыскивая пути экономии, Макнотен возрождает идею, так ужасавшую генерала Нотта, и решает прекратить выплачивать субсидии гильзаям.

Я как раз вернулся в Кабул после посещения кандагарского гарнизона, когда услышал, что вождей гильзаев собрали и известили о решении платить им за открытые перевалы не восемь тысяч рупий в год, а пять. При этой вести молодой Ильдерим спал с лица и сказал:

— Быть беде, Флэшмен-хузур. Безопаснее предложить гази поесть мяса свиньи, чем отобрать у гильзаев деньги.

Он, разумеется, оказался прав — уж ему ли было не знать своих соотечественников? Гильзайские вожди с улыбкой выслушали Макнотена, огласившего свое решение, пожелали ему доброй ночи и тут же уехали из Кабула. А три дня спустя конвой с боеприпасами, следовавший из Пешавара через перевал Хурд-Кабул был атакован толпой вопящих гильзаев и гази. Они разграбили караван, перебили возниц и скрылись вместе с двумя тоннами пороха и пуль. Макнотен был зол, но не обеспокоен. Предвкушая перевод в Бомбей, он не намеревался тревожить Калькутту известием о маленькой стычке, как называл это происшествие.

— Гильзаям следует задать хорошую порку, чтобы выбить из них эту дурь, — заявил он. И в этот момент его осенила еще одна великолепная идея: в целях сокращения расходов надо отправить в Индию два батальона, а те по пути домой зададут гильзаям трепку. Двух зайцев одним выстрелом. Единственная проблема заключалась в том, что обоим батальонам пришлось с боем буквально пробивать каждый дюйм по пути на Гандамак, а гильзаи обстреливали их из-за скал или обрушивались внезапными кавалерийскими засадами. Это было скверно, но еще хуже было то, что наши войска плохо умели сражаться. Даже под командой генерала Сэйла — великана и красавца по прозвищу «Драчливый Боб», у которого была привычка призывать своих людей пристрелить его, как только те начинали высказывать недовольство, — расчистка перевалов оказалась медленным и чрезвычайно дорогим делом.

У меня была возможность убедиться в этом, когда Бернс направил меня с посланиями Макнотена Сэйлу, где первый заклинал второго поторопиться.

В первый раз это было просто ужасно. Мне эта поездка представлялась не более, чем увеселительной прогулкой, да она и была таковой до самого последнего отрезка, когда до арьергарда Сэйла — лагеря за Джагдулуком под командованием Джорджа Броудфута, — оставалось около полумили. Все было совершенно спокойно, и я стал уже думать, что в направляемых в Кабул рапортах Сэйл сильно сгущает обстановку, когда из ущелья выскочил отряд конных гази, завывающих как волки и размахивающих клинками.

Я не нашел ничего лучшего, как пришпорить коня, пригнул голову и помчался по дороге так, словно за мной гнались все черти ада — а так и было. В лагерь Броудфута я ворвался полуживой от страха, что полковник, к счастью принял, за усталость. Джорджу была присуща дурная черта понимать опасность как развлечение: он принадлежал к тем лишенным нервов болванам, которые прогуливаются под огнем снайперов, протирая стеклышко монокля, хотя красный мундир и рыжая борода делали его заметной мишенью.

Ему казалось, что все должны относиться к риску также, так что он в ту же ночь отослал меня обратно в Кабул с запиской, в которой без обиняков информировал Бернса о невозможности удержания перевалов открытыми с помощью силы: без переговоров с гильзаями не обойтись. Не теряя ни минуты, я доставил послание Бернсу, поскольку, хотя путь до Кабула оказался свободен, для меня было очевидно, что гильзаи что-то затевают: со всех почтовых станций шли сообщения о скоплениях больших масс туземцев в горах над проходами.