Флэшмен
Шрифт:
Разговор продолжался еще некоторое время, Коттон был очень обходителен со мной и просил чувствовать себя как дома. Мы отобедали у него вместе со штабом, и здесь я впервые встретил многих людей — многие из них были еще совсем молодыми офицерами, — чьи имена в грядущем году станут притчей во языцех во всех домах Англии: «секундар» Бернс с его резким шотландским акцентом и забавными усиками, Джордж Броудфут, еще один шотландец, севший рядом со мной, Винсент Эйр, «Джентльмен Джим» Скиннер, полковник Оливье и еще несколько человек. С вызывающей изумление свободой они критиковали или защищали действия старших по званию в присутствии генералов, проклинали или прославляли политику правительства, а Коттон
— Поживете здесь месяц-другой, станете не лучше остальных, — отрезал тот. — Здесь скверное место и скверный народ, и если в течение года не разразится война, я буду очень удивлен. Вы слышали об Акбар-Хане? Нет? Это сын прежнего шаха, Дост Мохаммеда, которого мы заменили на этого клоуна — Шуджу. Акбар сейчас в горах, объезжает одного за другим вождей, подбивая их поддержать готовящееся против нас восстание. Макнотен этому, конечно, не верит, но он — тупоголовый дурак.
— Разве мы не удержим Кабул? — поинтересовался я. — Не сомневаюсь, что имея пять тысяч штыков против неорганизованных дикарей это вполне возможно.
— Эти дикари — отличные воины, — отвечает он. — Стоит сказать, что стреляют они лучше нас. Кроме того, у нас не самые лучшие позиции здесь: военный городок не имеет настоящих укреплений, даже склады находятся за периметром. Армия разлагается под воздействием спокойной жизни и слабой дисциплины. Мало того: с нами здесь наши семьи — а это скажется не лучшим образом, когда засвистят пули: кто станет думать о долге, когда надо заботиться о жене и чадах? Да еще Эльфи-бей сменяет Коттона. — Полковник покачал головой. — Вы, конечно, знаете его лучше меня, но я не пожалел бы годового жалованья за весть, что командующим назначили не его, а Нота. Я, по крайней мере, хотя спал бы по ночам.
Звучало это все весьма угнетающе, но за следующие несколько недель я столько наслушался подобных разговоров из самых различных уст — здесь явно никто не питал доверия ни к военным, ни к светским властям. Афганцы, похоже, чувствовали это: толпа не скрывала своей враждебности к нам. Будучи адъютантом еще не прибывшего пока Эльфи-бея, я имел достаточно времени, чтобы познакомиться с Кабулом, который оказался большим разбросанным городом, полным узкими улочками и несусветной вонью. Но в городе мы бывали нечасто, поскольку здешние жители не слишком демонстрировали гостеприимство, и большую часть времени проводили в военном городке, где не столько времени уделялось военной подготовке, сколько скачкам и приятному времяпрепровождению в тени фруктовых деревьев, когда мы сидели на какой-нибудь веранде, потягивая прохладительные напитки и ведя беседу. Организовывались даже матчи в крикет — в Рагби я слыл знатным катальщиком шаров, — и мои новые друзья больше ценили мое умение загонять мячи в воротца, чем то, что я разговаривал на пушту лучше любого из них за исключением Бернса и дипломатов.
На одном из таких матчей я впервые увидел шаха Шуджу, прибывшего в гости к Макнотену. Он оказался дородным мужчиной с каштановой бородой. Шах с трудом понимал, в чем смысл игры, и когда Макнотен поинтересовался, понравилось ли ему, ответил:
— Странны и неисповедимы пути господни.
Что до самого Макнотена, то с виду он мне не понравился. У него было лицо клерка, с заостренным носом и подбородком и подозрительный взгляд из под очков, словно он пытался вызнать от вас что-то. Тем не менее он был напыщен как петух, и расхаживал повсюду с видом важного лорда, в своем фраке и цилиндре, высоко задрав нос. Кто-то точно подметил, что Макнотен видит только то, что желает видеть. Все понимали, что армия находится в опаснейшем положении, только не Макнотен. Не исключено, что в его голове засела мысль о популярности Шуджи среди народа, и что мы — желанные гости в этой стране. Даже если на базаре ему довелось бы услышать, как люди обзывают на кафирами, то он, наверное, подумал, что ослышался. Но он был слишком глух, чтобы слышать что-либо.
Как бы то ни было, я проводил время достаточно приятно. Бернс, дипломатический агент, узнав о моем пуштунском, проявил во мне некоторую заинтересованность, и поскольку у него был хороший стол и значительное влияние, я решил держаться его. Он, конечно, был самодовольным болваном, но много знал об афганцах, и время от времени, переодевшись в местную одежду, смешивался с толпой и бродил по базару, прислушиваясь к разговору и вообще стараясь держать нос по ветру. У него был еще один резон для таких вылазок, поскольку у него на примете всегда была какая-нибудь женщина из афганок, и Бернс отправлялся в город, чтобы разыскать ее. Я нередко сопровождал его в этих экспедициях, и нашел их весьма приятными.
Афганские женщины обладают скорее красотой, но не миловидностью, однако у них есть одно важное преимущество — их собственные мужчины не уделяют им большого внимания. Извращенцы они или нет, но афганцы проявляют большой интерес к мальчикам: вам больно было бы смотреть, как они вьются вокруг этих парней, размалеванных, словно девицы. Наши солдаты воспринимали это как скабрезную шутку. Но, так или иначе, это означало, что афганки всегда были голодны на мужчин, и этим грех было не воспользоваться: такие высокие, грациозные создания, с прямым носом и гордыми очертаниями губ, скорее мускулистые, чем полные, и очень бойкие в кровати. Афганцы, естественно, не слишком следили за ними, и это было еще одно очко в нашу пользу.
Первые недели прошли, как я сказал, довольно недурно, мне, вопреки всем пессимистам, уже было начал нравиться Кабул, когда я был вырван из моего приятного уклада, и все по вине моего приятеля Бернса и беспокойству генерала Нота, который хоть и вернулся в Кандагар, но успел прозвонить сэру Уиллоби Коттону все уши своими предупреждениями. Да видимо еще как, потому что когда я прибыл согласно его приказанию в штаб, генерал выглядел весьма мрачным. Бернс стоял рядом.
— Флэшмен, — начал Коттон. — Сэр Александер мне тут говорит, что вы на короткой ноге с афганцами.
Имея в виду женщин, я охотно согласился с ним.
— Хм. Так. И вы умеете говорить на их ужасном языке?
— Довольно сносно, сэр.
— А это означает, что намного лучше чем большинство из нас. Ну хорошо. Сам, я, наверное, не стал бы, но по настоянию сэр Александера… — при этом Бернс одарил меня улыбкой, от чего у меня сразу зародилось предчувствие чего-то нехорошего, — и принимая во внимание, что вы сын моего старого друга, я решил дать вам одно поручение — поручение, которое в случае успешного выполнения, позвольте заметить, может сыграть большую роль в вашей карьере. Вы это понимаете?
Он посмотрел на меня, потом буркнул Бернсу:
— Проклятье, Сэнди, он же еще так молод!
— Мне тогда было не больше, чем ему, — отвечает Бернс.
— Уф-ф. Ну ладно, надеюсь, что все получится. Теперь послушайте, Флэшмен. Вам наверняка приходилось слышать о гильзаях? Они контролируют перевалы, соединяющие нас с Индией, и это чертовски хваткие парни. Вы были здесь, когда Нотт вел речь об их субсидиях, и вот теперь идут слухи, что политики, эти чертовы дураки — при всем уважении, Сэнди, — решили обрезать их. Они прекратятся — в свое время — но сейчас нам важно убедить гильзаев, что все в порядке. Сэр Уильям Макнотен с этим согласен: он написал письмо Шер Афзулу, в Могалу, который, как говорят, за старшего в их шайке.