Флотская богиня
Шрифт:
— Не опасались, что весь поселок на ноги поднимете своим грохотом?
— Опасался, что не дождешься меня.
— Могла и не дождаться.
— Это было бы ужасно. Кто знает, когда и как мы встретились бы потом. И вообще сумели бы когда-нибудь встретиться или нет.
— Вы говорите так, словно мы уже на свидании…
— Разве нет?
Евдокимка открыла калитку, морщась от визга колес, затолкала за нее велосипед лейтенанта и только потом строго предупредила Сергея:
— Никакое у нас не свидание, так что оставьте свои мужские фантазии вместе с велосипедом.
Такого
— Да ни о каком таком свидании я и не думал.
— Что, совсем-совсем не думали?
Лейтенант помнил о язвительности Степной Воительницы и даже уловил в ее вопросе некий подвох, однако не придумал ничего лучшего, чем заверить:
— Просто очень хотелось увидеть тебя…
Они пошли в сторону окраины поселка. Стоило миновать еще три усадьбы, и можно было оказаться на выжженной степной равнине, словно огромным рубцеватым шрамом расчлененной извилистой долиной.
— Но ведь мы уже виделись сегодня, — напомнила Евдокимка. — Причем дважды.
Она хотела добавить еще что-то, но в это время лейтенант сказал то, что могло служить последним аргументом:
— Завтра нас перебрасывают к Ингулу, на фронт.
Это прозвучало так неожиданно, что Евдокимка внезапно остановилась, причем лицо ее оказалось буквально в двадцати сантиметрах от лица офицера. Она вдруг поймала себя на том, что, ожидая Сергея, думала о чем угодно, только не о приближающемся фронте, не о том, что через два-три дня улицы их поселка уже будут патрулировать немцы.
Крайняя хата-полуземлянка стояла пустой и почти разрушенной. Евдокимка знала, что еще весной усадьбу эту оприходовали влюбленные пары. Вот и сейчас какой-то кавалерист в кубанке спешно уводил от чужих глаз свою женщину в глубину сада, за кустарники. Чтобы не мешать им, лейтенант попытался пройти дальше, однако девушка заупрямилась:
— Дальше — степь. Мы туда не пойдем.
— Если не хочешь, то, конечно… — остановился лейтенант под кроной ветвистого клена.
— И потом, мы ведь договорились, что это у нас не свидание. Напрасно вы пошли со мной. Нужно было пригласить какую-нибудь взрослую, опытную женщину, — проговорила Евдокимка, посматривая сквозь густую листву на угасающую луну.
Словно бы подтверждая мудрость ее запоздалого совета, из-за руин донесся взволнованный женский голос: «Да подожди! Ну, куда ты торопишься?..»
Лейтенант заключил в свои ладони обе кисти девушки и нервно сжал их.
— Наверное, ты права, Степная Воительница: так и следовало бы поступить. Однако никогда не простил бы себе, если бы упустил возможность встретиться с тобой. — Не выпуская ее ладони, он провел своими пальцами по девичьей щеке, коснулся уголков губ, нежно погладил подбородок. — Не бойся. Ничего, кроме нежности, — упредил ее упрек, отметив про себя, что Евдокимка вздрогнула и отшатнулась. — И задержу я тебя недолго. Я счастлив уже от того, что ты — рядом.
— Неужто… очень понравилась? — неожиданно спросила Евдокимка.
— Было бы странно, если бы не понравилась.
— Почему же «странно»? — не поняла Степная Воительница.
До сих пор, особенно в школьные годы, она слишком много времени
— Не знаю, как сложится моя фронтовая судьба, но… Словом, — сбился он с мысли, — как тебе все это объяснить?
— Как говорят в таких случаях у нас на лекциях: «А теперь перескажите все это своими словами».
— Еще вчера я чувствовал себя несчастным из-за того, что мне, с детства мечтавшему о море и с таким трудом поступившему в военно-морское училище, по существу, так и не пришлось послужить на кораблях. И даже воевать придется не на море, а сухопутным пехотинцем. Человека, считайте, лишили главной цели его жизни…
— Недавно у Льва Толстого я прочла: «Проявление чувства любви невозможно у людей, не понимающих смысла своей жизни».
— Что, так и сказал?
— Так, — решительно подтвердила Евдокимка. — Вы же, как я понимаю, со смыслом своей жизни давно разобрались.
— А знаешь, как я определил, что ты, ну, словом, что ты для меня не такая, как все остальные?
— То есть что ты влюбился? — все еще не способна была отказаться Евдокимка от своего мальчишеского озорства.
— Точно, — с благодарностью подтвердил Сергей. — Когда понял, что тем последним словом, которое сорвется с моих губ перед гибелью, — будет твое имя. Это очень важно, чтобы у идущего на смерть существовало в душе такое имя.
Евдокимка растроганно помолчала, вздохнула и проговорила то, что просто не могла не сказать:
— Я тоже всегда буду помнить, что есть такой боец, чьи уста произносят мое имя. Причем необязательно перед гибелью.
— Постараюсь, чтобы не перед гибелью, — едва слышно, взволнованно пообещал моряк. — И, если удастся выжить, непременно встретимся под этим же кленом.
Когда лейтенант несмело, едва прикасаясь губами, поцеловал ее в щеку, Евдокимке вдруг совершенно некстати вспомнился его «выстрел милосердия» там, у сбитого вражеского самолета. Этот поцелуй морского пехотинца, идущего завтра в бой, тоже почему-то показался ей своеобразным «выстрелом милосердия».
19
Видимо, старик действительно сумел заронить в сознание и пулеметчика, а через него — и командира роты, какие-то зерна сомнения. Их ростки проявились буквально с первых минут общения.
Командовал подразделением, оставленным для прикрытия на западном берегу Ингула, старший лейтенант. Обосновавшись в одной из брошенных хат, буквально в пятидесяти метрах от передовой, этот офицер не позаботился о том, чтобы обзавестись блиндажом, землянкой или какой-либо щелью, где можно было бы отсидеться во время бомбежки. Не подумал он и о том, чтобы обнести свой командный пункт окопом. Он вообще вел себя так, словно оказался на постое в глубоком тылу.