Fохтаун
Шрифт:
«Сотружество»
Музыка, которую никто не слышит. Она играет в памяти тех людей, которые когда-то давно застали нечто похожее на «Сотружество». Это подобно отражению в старом треснувшем зеркале. На той стороне мутного стекла, в глубине, за углом лежит страна прошлого, в которой и звучит неслышимая мелодия, забытая, печальная, до боли знакомая и родная – невозвратимая, растворённая в будущем.
Киэй не слышал эту мелодию, но чувствовал, как её отголоски вибрируют в воздухе, резонируя с теми незначительными вещами, которые не замечает обычный человек, занятый жизнью сейчас, сегодня. Который не рефлексирует о прошлом, не вызывает силой мысли бесполезную боль в сердце.
Мелодия отражалась от треснувшей резиновой
– Вот это нафталин! – услышал Киэй голос Атира, когда они поднимались по трапу в здание международного аэропорта.
– Что вы имеете в виду? – поинтересовался Киэй.
– Только гляньте на это? Какое здесь всё! Даже слова не подберу. Какое-то всё потрёпанное. У нас уже всё это роботы делают.
– Что именно? Улыбаются прибывающим?
– Да хотя бы! – брезгливо ответил Атир. – Здесь как будто всё застыло! Однако я не стану продолжать – для вас это ведь как возвращение домой. Храните, небось, много тёплых воспоминаний о тех временах, когда все ходили в одинаковых серых одеждах и боялись ляпнуть чего лишнего о власти. Гляньте, у них у всех мгновенный переводчик в ухе. Прямо как у вас.
Атира позабавили старомодные мгновенные переводчики в ушах работников. До недавнего времени такими и в Объединённой Евразии и Африке пользовались повсеместно, но из-за постепенного отмирания непосредственного межличностного общения и повального перехода в общение виртуальное мгновенные переводчики теряли популярность. Лишь такие, как Киэй, по старинке таскали в ухе не самый удобный в мире наушник.
Языковед не ответил своему коллеге. Там, в Амстердаме, он не преминул бы парировать слова молодого человека едким и остроумным замечанием. Сейчас же ему больше хотелось сосредоточиться на самом себе и понять, куда же он попал. Что такое это «Сотружество»? Что делают эти люди, кажущиеся Атиру застывшими? Куда они двигаются? И двигаются ли? Не является ли очередная попытка человечества уйти от животной части своей природы попросту тратой времени на мечты об идиллическом существовании, невозможном в материальном мире?
Впереди их ждала очередь, по поводу которой Атир снова выразил недовольство. Затем индивидуальная дезинфекция и обычная для всех пассажиров проверка на наличие вирусов. Но если такая проверка в Объединённой Евразии и Африке воспринималась Атиром как нечто необходимое, цивилизованное, высокотехнологичное и правильное, защищающее людей от эпидемий, то здесь точно такая же проверка оказывалась попранием свободы личности, вторжением в частную жизнь, уравниловкой и пережитком старых порядков. И всё молодому человеку казалось не тем и не так! Вроде и антисептик одинаковый, но вот здесь он горек. И пускают его в камеру тогда, когда не успеваешь задержать дыхание. Вот там, в своём прогрессивном капиталистическом мире, он всегда успевает за три секунды задержать, а здесь за три секунды не успевает и кашляет, и плохо ему и грустно.
– А что вы по поводу всего этого думаете? – поинтересовался у Бендиды Киэй, когда они прошли все требуемые процедуры и оказались в просторных залах аэропорта.
– Всё выглядит по-другому, – рассматривая окружение, ответила Бендида.
– Наконец-то! – воскликнул Атир и ускорил шаг. – Траволатор!
И когда они все втроём стояли на движущихся платформах, держась за чёрный поручень, они услышали громогласное объявление: «Dear friends and guests of the Commonlabouria, use the travolator with caution. Уважаемые друзья и гости “Сотружества”, пользуйтесь пассажирским конвейером с осторожностью».
Бендида звонко рассмеялась. Киэю тоже стало смешно от того, что в международном аэропорту Торонто в русскоязычной версии звукового объявления использовали слова «пассажирский конвейер», а не их английский аналог. Смеялась ли девушка над тем же или просто над хмуростью и отчаянием Атира, Киэй не понял. Но когда Атир увидел улыбку на лице Бендиды, его тревоги ослабли, и непонятная радость наполнила сердце. Всем троим стало почему-то весело и легко.
– Траволатор? – сквозь смех спросил Киэй.
– Траволатор! – повторил Атир, задыхаясь от смеха.
– Сколько это по твоей шкале? Как там она называлась?!
– Десять! Все десять баллов! – радовался Атир. – Только наоборот теперь. Со знаком минус!
Так они катились вперёд на механическом пассажирском конвейере, радуясь непонятно чему и смеясь, глядя друг на друга. И длилась бы эта радость вечно, если бы конвейер уходил в бесконечность. Но конец дороги, по которой двигаешься без затраты сил, неминуем. И гостей уже ждали люди с серьёзными лицами.
– Майор Мэзекью, – отдав честь, приветствовал гостей милиционер в форме. – Товарищ Атир Маворский, товарищ Киэй Карданов и товарищ Бендида Траки. Прошу вас, пройдёмте со мной.
Про таких людей, как майор, обычно говорят: грудь колесом. Этого коренастого майора-солдатика словно отлили из олова. Под его крупными розовыми щеками красовались захватистые поседевшие усы. Смотрел он всегда прямо в глаза, а лёгкая бравая ухмылка никогда не покидала его добродушного лица. В толстом ухе майора тоже помещался мгновенный переводчик, но из-за размера этого уха приборчик казался совсем маленьким, удобным, совершенно незаметным. За спиной у Мэзекью стояли пять милиционеров. Некоторые из них были на голову выше майора, некоторые – шире в плечах. Но все они держались чуть позади своего начальника. По молодым лицам этих парней Киэй понял, что этот Мэзекью для них «батя». Вряд ли хоть один из них знал это русское слово, но если бы знал, то непременно называл бы так майора. Потому что ни «Мэзекью», ни какая другая английская фамилия не в состоянии отразить то, что представлял собой этот бравый человек.
Они двинулись по аэропорту, больше похожему на внутренности космического корабля из фантазий художников, изображающих далёкое будущее. Всё вокруг кричало о будущем, о новых технологиях, о новаторском мышлении и раздвижении границ. Но если сто лет назад новое мышление подразумевало уничтожение стереотипов, иррациональность восприятия, эпатаж, сочетание несочетаемого и свободный полёт фантазии творцов, то нынче стремления архитекторов и художников выстраивали логические карты непознанных сфер и шли по ним уверенным шагом мудрых исследователей. Каждая колонна зала сочетала в себе монументальность и изящество. Форма окон олицетворяла врата в будущее. Стальные балки, держащие своды, поражали скрытой силой, заложенной в них инженерной мыслью и воплощённой трудом людей и роботов. Половое покрытие, по которому ступали люди, не походило ни на что, доселе виденное Киэем. В меру мягкий, нескользкий и чистый пол, выполненный из огромной разноцветной мозаики, будто бы оседал в том месте, куда опускалась ступня, а потом сам выталкивал тебя вверх. Киэй поначалу думал, что такие свойства полового покрытия ему только мерещатся, но чем дольше они шли, тем меньше уверенности у него оставалось в собственных ощущениях. Но более прочего бывшего сотрудника СКПД поразило то, что нигде не было видно навязчивой рекламы, которой на родине пестрило всё вокруг. Это ощущение отсутствия внешних раздражителей, нацеленных на то, чтобы выманить у тебя деньги, пришло не сразу. Оно появилось лишь тогда, когда сознание впервые за долгое время вздохнуло спокойной. Смогло оглядеться и оценить обстановку самостоятельно, без той невидимой руки, которая неизменно ведёт за собой, как воспитатель ведёт ребёнка. Ведёт туда, куда требуется ведущему, но не послушнику.