Фома Гордеев
Шрифт:
Ночь надвигалась на них.
IX
Однажды в полдень воскресенья Яков Маякин пил чай у себя в саду. Расстегнув ворот рубахи и обмотав шею полотенцем, он сидел на скамье под навесом зелени вишен, размахивал руками в воздухе, отирая пот с лица, и немолчно рассыпал в воздухе быструю речь.
– Дурак и подлец тот человек, который позволяет брюху иметь власть над собой!
Глаза старика блестели раздраженно и злобно, губы презрительно кривились, и морщины темного лица вздрагивали.
– Был бы Фомка сын мой родной - я б его вышколил!
Играя веткой акации, Любовь молча слушала речь отца, внимательно и пытливо поглядывая на его возмущенное, дрожащее лицо. Становясь старше, она незаметно для себя изменяла недоверчивое и холодное отношение к старику. Всегда кипевший в делах, бойкий и умный, он одиноко шел по своему пути, а она видела его одиночество, знала, как тяжело оно, и ее отношения к отцу становились теплее, Уже порой она вступала в споры со стариком; он всегда относился к ее возражениям пренебрежительно и насмешливо, но с каждым разом внимательней и мягче.
– Если б покойник Игнат прочитал в газете о безобразной жизни своего сына - убил бы он Фомку!
– говорил Маякин, ударяя кулаком по столу.
– Ведь как расписали? Срам!
– За дело!
– сказала Любовь.
– Я не говорю -зря! Облаяли, как и следовало... И кто это разошелся?
– Не всё ли вам равно?
– спросила девушка.
– Любопытно... Бойко, жулик, изобразил Фомкино поведение... Видимо - сам с ним гулял и всему его безобразию свидетелем был...
– Н -ну, он не станет с Фомой гулять!
– убежденно сказала Любовь и густо покраснела под пытливым взглядом отца.
– Ишь ты! Ха -арошие знакомства у тебя, Любка!
– юмористически ядовито сказал Маякин.
– Ну, кто это писал?
Ей не хотелось говорить, но отец настаивал, и голос его становили всё суше и сердитей. Тогда она беспокойно спросила его:
– А вы ему ничего не сделаете?
– Я? Я ему - голову откушу! Ду -реха! Что я могу сделать? Они, эти писаки, неглупый народ... Сила, черти! А я не губернатор... да и тот ни руку вывихнуть, ни языка связать не может... Они, как мыши, - грызут помаленьку... н -да! Ну, так кто же это?
– А помните, когда я училась, гимназист ходил к нам, Ежов? Черненький такой...
– Видал, как же! Так это он? Мышонок!.. И в ту пору видно уже было, что выйдет из него - непутевое... Надо бы мне тогда заняться им... может, человеком стал бы...
Любовь усмехнулась, взглянув на отца, и с задором спросила:
– - А разве тот, кто в газетах пишет, не человек? Старик долго не отвечал дочери, задумчиво барабаня пальцами по столу и рассматривая свое лицо, отраженное в ярко начищенной меди самовара. Потом, подняв голову, он прищурил глаза и внушительно, с азартом сказал:
– Это не люди, а - нарывы! Кровь в людях русских испортилась, и от дурной крови явились в ней все эти книжники-газетчики, лютые фарисеи... Нарвало их везде и всё больше нарывает... Порча крови - отчего? От медленности движения... Комары откуда? От болота... В стоячей воде всякая нечисть заводится... И в неустроенной жизни то же самое...
– Вы не то говорите, папаша!
– мягко сказала Любовь.
– Это как же - не то?
– Писатели-люди самые бескорыстные... это- светлые личности! Им ведь ничего не надо -им только справедливости, -только правды! Они не комары...
Любовь волновалась, расхваливая возлюбленных ею людей; ее лицо вспыхнуло румянцем, и глаза смотрели на отца с таким чувством, точно она просила верить ей, будучи не в состоянии убедить.
– Э -эх ты!
– со вздохом сказал старик, перебивая ее.
– Начиталась! Ты мне скажи -кто они? Неизвестно! Ежов вот - что он такое? Нашему богу - бя! Только правды им надо, -скажете?! Ишь, скромники какие?! А если она, правда-то, самое дорогое и есть?.. Ежели ее, может быть, каждый молча ищет? Ты мне поверь бескорыстным человек не может быть... за чужое он не станет биться... а ежели бьется -дурак ему имя, и толку от него никому не будет! Нужно, чтоб человек за себя встать умел... за свое кровное... тогда он -добьется! Правда! Я почтя сорок лет одну и ту же газету читаю и хорошо вижу... вот пред тобой моя рожа, а предо мной -на самоваре вон -тоже моя, но другая... Вот газеты эти самоварную рожу всему и придают, а настоящей не видят... А ты им веришь... Я знаю - в самоваре моя рожа испорчена.
– Папаша!
– тоскливо воскликнула Любовь.
– Но ведь в книгах и газетах защищают общие интересы, всех людей.
– А в какой газете написано про то, что тебе жить скучно и давно уж замуж пора? Вот те и не защищают твоего интересу! Да и моего не защищают... Кто знает, чего я хочу? Кто, кроме меня, интересы мои понимает?
– Нет, папаша, это всё - не то, не то! Я не умею возразить вам, но я чувствую - это не так!
– говорила Любовь почти с отчаянием.
– То самое!
– твердо сказал старик.
– Смутилась Россия, и нет в ней ничего стойкого: всё пошатнулось! Все набекрень живут, на один бок ходят, никакой стройности в жизни нет... Орут только все на разные голоса. А кому чего надо -никто не понимает! Туман на всем... туманом все дышат, оттого и кровь протухла у людей... оттого и нарывы... Дана людям большая свобода умствовать, а делать ничего не позволено, - от этого человек не живет, а гниет и воняет...
– Что же надо делать?
– спросила Любовь, облокачиваясь на стол и наклоняясь к отцу.
– Всё!
– азартно крикнул старик.
– Всё делай!.. Валяй, кто во что горазд! А для того -надо дать волю людям, свободу! Уж коли настало такое время, что всякий шибздик полагает про себя, будто он - всё может и сотворен для полного распоряжения жизнью, - дать ему, стервецу, свободу! На, сукин сын, живи! Ну-ка, живи! А-а! Тогда воспоследует такая комедия: почуяв, что узда с него снята, - зарвется человек выше своих ушей и пером полетит - и туда и сюда... Чудотворцем себя возомнит, и начнет он тогда дух свой испущать...
Старик сделал паузу и с ехидной улыбкой, понизив голос, продолжал:
– А духа этого самого строительного со -овсем в нем малая толика! Попыжится он день-другой, потопорщится во все стороны и -вскорости ослабнет, бедненький! Сердцевина-то гнилая в нем... Ту -ут его, голубчика, и поимают настоящие, достойные люди, те настоящие люди, которые могут... действительными штатскими хозяевами жизни быть... которые будут жизнью править не палкой, не пером, а пальцем да умом. Что, скажут, устали, господа? Что, скажут, не терпит селезенка настоящего-то жару?
– И, повысив голос, властным тоном старик закончил свою речь: - Ну, как теперь вы, такие -сякие, - молчать и не пищать! А то, как червей с дерева, стряхнем вас с земли! Цыц, голубчики! Вот оно как произойдет, Любавка! Хе -хе-хе!