Фома Гордеев
Шрифт:
– Это потому, что отец не хотел его слушать...- напомнил Тарас.
– Ладно уж! Богу только известно, кто пред кем виноват... Он, справедливый, скажет это тебе, погоди! Не время нам с тобой об этом теперь разговаривать... Ты вот что скажи - чем ты занимался в эти годы? Как это ты на содовый завод попал? В люди-то как выбился?
– История длинная!
– вздохнув, сказал Тарас и, выпустив изо рта клуб дыма, начал, не торопясь: -Когда я получил возможность жить на воле, то поступил в контору управляющего золотыми приисками Ремезовых.
– Знаю!.. Три брата, -всех знаю! Один-урод, другой - дурак, а третий скряга...
–
– Так. Неглупо...
Тарас задумался и помолчал. Старик взглянул на его грустное лицо.
– С женой, значит, хорошо жил...-сказал он.
– Ну что ж? Мертвому -рай, живой -дальше играй!.. Не так уж ты стар... Давно овдовел?
– Третий год...
– А на соду как попал?
– Это завод тестя...
– Ага -а! Сколько получаешь?
– Около пяти тысяч...
– Кусок не черствый! Н -да- а! Вот те и каторжник!
Тарас взглянул на отца твердым взглядом и сухо спросил его:
– Кстати-с чего это вы взяли, что я в каторге был?
Старик взглянул на сына с изумлением, которое быстро сменилось в нем радостью:
– А - как же? Не был? О, чтоб вам! Стало быть -как же? Да ты не обижайся! Разве разберешь? Сказано -в Сибирь! Ну, а там -каторга!..
– Чтобы раз навсегда покончить с этим, - серьезно и внушительно сказал Тарас, похлопывая рукой по колену, -я скажу вам теперь же, как всё это было. Я был сослан в Сибирь на поселение на шесть лет и всё время ссылки жил в Ленском горном округе... В Москве сидел в тюрьме около девяти месяцев - вот и всё!
– Та -ак! Однако - что же это?
– смущенно и радостно бормотал Яков Тарасович.
– А тут распустили этот нелепый слух...
– Уж подлинно-нелепый!
– сокрушился старик.
– И очень насолили мне однажды...
– Но -о? Неужто?
– Да... Я начал свое дело
Внимательно слушая беседу Маякиных, упорно разглядывая приезжего, Фома сидел в своем углу и недоумевающе моргал глазами. Вспоминая отношение Любови к брату, до известной степени настроенный ее рассказами о Tapace, он ожидал увидать в лице его что-то необычное, непохожее на обыкновенных людей. Он думал, что Тарас и говорит как-нибудь особенно и одевается по-своему, вообще не похож на людей. А пред ним сидел солидный человек, строго одетый, очень похожий лицом на отца и отличавшийся от него только сигарой. Говорит он кратко, дельно, о простых таких вещах, -где же особенное в нем? Вот он начал рассказывать отцу о выгодности производства соды... В каторге он не был, наврала Любовь!
Она то и дело появлялась в комнате. Ее лицо сияло счастьем, и глаза с восторгом осматривали черную фигуру Тараса, одетого в такой особенный, толстый сюртук с карманами на боках и с большими пуговицами. Она ходила на цыпочках и как-то всё вытягивала шею по направлению к брату. Фома вопросительно поглядывал на нее, но она его не замечала, пробегая мимо двери с тарелками и бутылками в руках.
Случилось так, что она заглянула в комнату как раз в то время, когда ее брат говорил отцу о каторге. Она замерла на месте, держа поднос в протянутых руках, и выслушала всё, что сказал брат о наказании, понесенном им. Выслушала и -медленно пошла прочь, не уловив недоумевающе -насмешливого взгляда Фомы. Погруженный в свои соображения о Тарасе, немного обиженный тем, что никто не обращает на него внимания и еще ни разу не взглянул на него, - Фома перестал на минуту следить за разговором Маякиных и вдруг почувствовал, что его схватили за плечо. Он вздрогнул и вскочил на ноги, чуть не уронив крестного.
– Вот -гляди! Вот Маякин! Его кипятили в семи котлах, а он - жив! И богат! Понял? Без всякой помощи, один - пробился к своему месту! Это значит Маякин! Маякин - человек, который держит судьбу в своих руках... Понял? Учись! В сотне нет такого, ищи в тысяче... Так и знай: Маякина из человека ни в чёрта, ни в ангела не перекуешь...
Ошеломленный буйным натиском, Фома растерялся, не зная, что сказать старику в ответ на его шумную похвальбу. Он видел, что Тарас, спокойно покуривая свою сигару, смотрит на отца и углы его губ вздрагивают от улыбки. Лицо у него снисходительно довольное, и вся фигура барски гордая. Он как бы забавлялся радостью старика...
А Яков Тарасович тыкал Фому пальцем в грудь и говорил:
– Я его, сына родного, не знаю, - он души своей не открывал предо мной... Может, между нами такая разница выросла, что ее не токмо орел не перелетит черт не перелезет!.. Может, его кровь так перекипела, что и запаха отцова нет в ней... а - Маякин он! И я это чую сразу... Чую и говорю: "Ныне отпущаеши раба твоего, владыко!.."
Старик дрожал в лихорадке ликования, точно приплясывал, стоя пред Фомой.
– Ну, успокойтесь, батюшка!
– сказал Тарас, неторопливо встав со стула и подходя к отцу.
– Сядем...
Он небрежно усмехнулся Фоме и, взяв отца под руки, повел к столу...
– Я в кровь верю!
– говорил Яков Тарасович.
– В ней вся сила! Отец мой говорил мне: "Яшка! ты подлинная моя кровь!" У Маякиных кровь густая, никакая баба никогда не разбавит ее... А мы выпьем шампанского! Выпьем? Говори мне... говори про себя... как там, в Сибири?
И снова, точно испуганный и отрезвленный какой-то мыслью, старик уставился в лицо сына испытующими глазами. А через несколько минут обстоятельные, но краткие ответы Тараса опять возбудили в нем шумную радость. Фома всё слушал и присматривался, смирно посиживая в своем углу.
– Золотопромышленность, разумеется, дело солидное, - говорил Тарас спокойно и важно, - но все-таки рискованное и требующее крупного капитала... Очень выгодно иметь дело с инородцами... Торговля с ними, даже поставленная кое-как, дает огромный процент. Это совершенно безошибочное предприятие... Но -скучное. Оно не требует большого ума, в нем негде развернуться человеку, человеку крупного почина...
Вошла Любовь и пригласила всех в столовую. Когда Маякины пошли туда, Фома незаметно дернул Любовь за рукав, и она осталась вдвоем с ним, торопливо спрашивая его:
– Ты что?
– Ничего!..
– улыбаясь, сказал Фома.
– Хочу спросить тебя - рада?
– Еще бы!
– воскликнула Любовь.
– А чему?
– Странный ты!
– удивленно взглянув на него, сказала Любовь.
– Разве не видишь?
– Э -эх ты!
– с презрительным сожалением протянул Фома.
– Разве от твоего отца, - разве в нашем купецком быту родится что-нибудь хорошее? А ты врала мне: Тарас -такой, Тарас -сякой! Купец как купец... И брюхо купеческое...- Он был доволен, видя, что девушка, возмущенная его словами, кусает губы, то краснея, то бледнея.