Фонарщик
Шрифт:
Он хотел предложить ей нежность, но забота была ей не нужна. Он пытался предупредить ее, но она не нуждалась в защите. Он очень хотел утешить ее, но она отталкивала сострадание. Это было совершенно другое существо, и все же он не мог заставить себя уйти. Он глубоко верил в нее, инстинктом более мощным, чем разум.
Канэван снова посмотрел на нее, но взгляд ее был погружен в саму преисподнюю.
— О, посмотрите, — прошептала она с непонятной улыбкой. — Это Светлячок…
Пытаясь понять, что она имеет в виду, ирландец лишь с запозданием осознал действительный смысл ее слов. Он испуганно проследил за ее взглядом и с ужасом увидел то, что могло быть только огромным существом, похожим
Глава 15
Будучи человеком, советы которого Гроувс считал куда более надежными, чем любого высокооплачиваемого адвоката, почтенный волынщик Макнэб усердно изучал Писание и однажды посоветовал инспектору пронумеровать каждую фразу его мемуаров, как стихи Библии, это-де придаст им весу. Сначала Гроувс счел это крайностью, даже кощунством, но добрый волынщик возразил, что если текст будет на уровне, то это не дерзость, и теперь, далеко за полночь, инспектор, сгорбившись над тетрадью и всячески пытаясь поймать за хвост выпархивающие из головы слова, начинал думать, что совет, когда-то показавшийся ему кощунством, может стать необходимым условием для прохождения воспоминаний в печать.
Он уже давно знал, что лорд-мэр весьма и весьма интересуется этим делом — отменяет встречи, ежедневно справляется о ходе следствия, а однажды даже посетил главное управление, чтобы поинтересоваться, есть ли у полицейских все, что нужно. А ведь учитывая его занятость в городском совете, руководящие посты на санитарной станции и в Церковной реставрационной комиссии, его почетный статус адмирала залива Форт и страсть к торжественным открытиям памятников Роберту Бёрнсу, можно было бы почесть за чудо, если бы этот человек нашел время пошевелить бровями. Но беглое упоминание светлячками парадных фонарей навело Гроувса на мысль рискнуть подступиться к нему и заверить, что расследование продвигается наилучшим образом, быстрее и ожидать нельзя, и репутация города в надежных руках. Он опасался, однако, самонадеянности этого шага в сочетании с грозной репутацией лорд-мэра — говорили, что он излишне суетлив и крайне чувствителен к любому потенциальному препятствию для его рыцарства — а равно и длительного знакомства лорд-мэра с Восковым Человеком.
Мысли эти были барьером, который предстояло преодолеть, прежде чем решиться уверенно действовать, но, вернувшись к себе в кабинет, он узнал, что наконец-то была установлена порочность, подтверждения которой он так долго ждал. Милейший хранитель архива обнаружил, что Эвелина была незаконнорожденной дочерью некоей Изабеллы Тодд из прихода Фаунтенбридж и родилась в 1854 году (хранитель приписал, что если отец был неизвестен, то ребенку обычно давали фамилию матери). Район, год рождения и имя матери пробудили дремавшие воспоминания Гроувса, подтвердившиеся, когда он случайно столкнулся с Восковым Человеком в коридорах главного управления: Изабелла Тодд была известной проституткой в Клоуке и Сэше возле Кэттл-маркета и умерла в 1850-е годы во время эпидемии холеры.
— Хохотушка Тодд? Конечно, помню, Кэрес. Сам развлекался с ней пару раз, пока еще имел вкус к шлюхам. У нее была дочь; знаете, говорили, что от меня. Якобы та же искра, но я никогда этому особо не верил — то же самое говорили о половине мужчин Эдинбурга. Ее потом разыскали леди из Сэша, тряслись над ней как над собственным ребенком, но потом все-таки решили отправить в приют. Она была еще маленькая, наверняка ничего не помнила, и они не стали ей говорить о матери. А что, Кэрес, старый плут? Это та самая нимфа, которая теперь вызвалась вам помочь?
Не ответив ни слова, Гроувс пошел дальше, горя желанием
Час спустя, шагая по площади Шарлотты к помпезному жилищу лорд-мэра, он внимательно осмотрел два нарядных фонаря — только что вычищенных, выкрашенных в зеленый цвет, с золотыми коронами — со странным ощущением фаталистичности происходящего. Он уверенно постучал дверным молотком в форме львиной головы, и ему открыл мертвенно-бледный слуга, который провел Гроувса через роскошно обставленные залы в гостиную, где в торжественной позе сидел лорд-мэр, досточтимый Генри Болан, доктор медицины и мировой судья (первый врач, получивший эту должность), а знаменитый художник Джордж Рейд накладывал последние мазки на его официальный портрет. Болан был при полном параде — в красной мантии с горностаем, при сверкающих золотых медалях, цепочках и пуговицах, на коленях скипетр, сбоку меч, а у ног мирно посапывающая борзая. Она была последней, кто заметил приход Гроувса, — ей потребовалось немало времени, чтобы проснуться, поднять голову и несколько раз втянуть носом воздух в тщетной попытке идентифицировать флюиды самодовольства и настороженности, исходившие от инспектора; затем она опять опустила голову на лапы и заснула сладким сном.
Слуга проскользил по паркету и сообщил на ухо хозяину о приходе инспектора. Болан властно вздернул подбородок и собирался уже выразить недовольство, но при упоминании имени Гроувса заметно побледнел. Быстро посмотрев на инспектора, он стряхнул свою торжественность, всучил скипетр слуге, встал, уверенно наступил собаке на хвост и, к огорчению пробормотавшего что-то художника Рейда покинул гостиную, провел Гроувса в отдельную комнату, казалось, всю заполненную винным цветом занавесей и золотом парчи.
— Вы что-то обнаружили? — серьезно спросил Болан.
Это был огромный, цветущего вида мужчина, что лишь усиливало выразительность его озабоченности.
— Я только хотел проинформировать лорд-мэра, — сказал Гроувс. — У меня почти созрело подозрение, и я чувствую, что в ближайшее время смогу положить конец этой мрачной истории.
Болан словно не мог решить, как себя вести.
— Убийца находится в поле вашего зрения — так следует вас понимать?
— Тот, о ком я говорю, возможно, сам и не нанес роковых ударов, но, несомненно, замешан в это ужасное дело и наверняка поможет мне разоблачить убийцу.
Болан сквозь зубы втянул воздух.
— Кто? Кто этот человек?
Но Гроувс твердо обещал себе быть осмотрительным и, даже уставший, запуганный, не забывал о мерах предосторожности.
— Лучше не обвинять никого конкретно, пока я не готов выписать ордер на арест.
Болан несколько секунд смотрел на него и наконец кивнул, как будто у него не было выбора.
— Очень хорошо, — сказал он и погладил рукоятку меча. — Вы, конечно, должны понимать, — прибавил он, выставив вперед подбородок, — какой вызов преступники бросили лично мне.
— Я понимаю.
— В моем городе никогда не случалось ничего подобного.
Гроувс был рад, что эта мысль получила официальную поддержку.
— Разумеется, нет.
— Я не знал мистера Эйнсли, — сказал Болан, — но профессор Смитон одно время был близок к моей семье. Полковник Маннок также; я воевал с ним в Крыму, уберег его от ранения в ногу. Словом, я имел сношения с обоими.
— Мне говорили об этом, и я разделяю ваше горе.
— Горе… да. — Болан выговорил это слово с некоторым неодобрением и пристально посмотрел на Гроувса, как бы прикидывая, что ему лучше сказать. — Вы ведь уже давно на службе, инспектор, — произнес он, как бы проверяя свою память.