Формула памяти
Шрифт:
Он засмеялся.
— Не смейтесь, — сказала Леночка. — Я до сих пор об этом рассказе думаю. Он произвел на меня странное впечатление. Знаете, так со мной только в детстве бывало: когда чувствуешь себя счастливой-счастливой и одновременно вдруг к глазам подступают слезы, плакать хочется… Отчего это?
— Не знаю, — сказал Гурьянов.
— Мне кажется, оттого, что я первый раз так отчетливо поняла, почувствовала: вы же д о м е н я, до того, как мы встретились, уже целую жизнь прожили, и я к этой жизни не имею никакого отношения.
Гурьянов молчал. Что означало это молчание? Значит, он был согласен?..
Странный он все-таки человек. Что хотел он выразить, что хотел сказать лично ей этим своим рассказом? Загадал головоломку, ребус и теперь молчит. А она чувствует себя словно человек, не расслышавший до конца обращенных к нему слов, но догадывающийся, что было в этих словах нечто очень важное для него.
Когда Леночка говорила отцу: «У нас другие отношения», она не кривила душой, она и правда была убеждена — другие. А какие — другие? Она и сама не могла разобраться. Все перемешалось в ее душе: и тревога, и неуверенность, и радость. Какая же это любовь? О любви у нее были совсем иные представления. Да и могла ли она полюбить человека, который был на столько старше ее, чуть ли не в отцы ей годился! Смешно так сказать о Гурьянове: в отцы годится. Но верно ведь — целая жизнь их разделяет. И эта его, прожитая уже, жизнь всегда останется чужой, недоступной для нее. Но даже в этом переживании Леночка вдруг открывала для себя какую-то особую — горькую — привлекательность.
Однажды, еще в университете, кажется на третьем курсе, во время экзамена Леночке достался вопрос о неосознанных эмоциях. И, отвечая тогда экзаменатору, она в качестве примера неосознанной эмоции приводила ситуацию, когда человек, уже будучи влюбленным, уже испытывая тяготение к объекту своего чувства, еще не осознает своей влюбленности, ищет своему состоянию какие-то иные объяснения. Это был пример из учебника. Леночка получила пятерку. Но как ни странно, эта пятерка никак не помогала ей разобраться в собственных чувствах, отнести к себе то, что читала она в учебнике.
— Говорят, прошлое нельзя изменить, — неожиданно сказал Гурьянов. — А ведь это не так. Одни события мы забываем, другие помним, следовательно, мы меняем свое прошлое. То, что мы забываем, уже не оказывает на нас воздействия, иначе говоря, как бы и не существует для нас вовсе. Выходит, если человек научится управлять своей памятью, он научится управлять своим прошлым…
— Это вы новый фантастический рассказ сочиняете? — спросила Леночка.
— Может быть. А впрочем… Я ведь как рассуждал, когда к Архипову шел работать: если сегодня мы еще не можем избавить людей от жестокости, от боли, от смерти близких, то мы можем хотя бы попытаться облегчить людям их страдания. Разве человек по природе своей не старается з а б ы т ь тяжелое, страшное? Если не забыть, то, по крайней мере, полузабыть, стереть? Разве зря говорится — время лечит? И лечит, ведь правда лечит. Так почему же не попытаться помочь людям з а б ы в а т ь?..
— Не знаю, — сказала Леночка, — но по-моему, в этом есть что-то страшное…
— Да почему же страшное! — воскликнул Гурьянов. — Непривычное — да! А страшное? Отчего же? Впрочем, может быть, оттого и кажется сначала страшным, что непривычно. Неужели у вас в жизни ничего такого нет, что бы вы забыть хотели? Забыть, избавиться, не помнить совсем? Хотя у вас, наверное, и правда нет. И хорошо, что нет. Пусть и не будет никогда.
— Если человек все неприятное, тяжелое забывать станет, тогда я даже не знаю, что получится, — сказала Леночка. — Смерть останется, а горя не будет? Жестокость не исчезнет, а страдания не станет? Это разве не страшно? Это же какой-то противоестественный, уродливый мир будет!
— Да, — сказал Гурьянов. — Это действительно сюжет для фантастического рассказа. Жуткий рассказец написать можно, правда? Но вы, Лена, крайность берете. А я о тупиковых ситуациях говорю, которые уже ни изменить, ни поправить невозможно, выход только один — забыть.
— Не знаю. Может быть… — сказала Леночка. А сама подумала об отце. Сколько раз говорил он, что хотел бы забыть, вытравить из своей памяти Леночкину мать и все, что с ней связано. А предложи ему такую возможность, скажи, что это реально, и не согласится ведь. Будет держаться за свои воспоминания. Самыми дорогими они для него окажутся. Или она ошибается?
— Я о том говорю, чтобы от ненужных, бессмысленных страданий человека избавить, — продолжал Гурьянов. — Я сейчас самый простой пример вам приведу, чтобы понятнее моя мысль стала. Давайте мысленный эксперимент поставим. Вот мы идем по улице, и на наших глазах вдруг раздавило кошку…
— Ой! — сказала Леночка и поежилась.
— Ага! Видите, я только слова эти произнес, а вас уже передернуло. А если бы на самом деле? Вы человек впечатлительный, вас эта картина будет не день и не два мучить. А зачем? Смысл-то какой? От вас в этой ситуации ничего не зависело и не зависит. Следовательно, чем скорее вы сумеете забыть ее, тем лучше. Вы согласны?
— Пожалуй, — сказала Леночка неуверенно. — Хотя…
— Что — хотя? Что вас смущает?
— Я думаю: наверно, раз уж так случилось, что на твоих глазах живое существо погибло, то как же не мучиться? Иначе и до душевной черствости недалеко.
— Вот тут вы ошибаетесь, — живо возразил Гурьянов. — Вы два разных понятия путаете. Одно дело, если картина эта жива в вашей памяти будет, но вы к ней безразличны, равнодушны останетесь, а другое — если вы начисто забудете все происшедшее. Это равносильно тому будет, словно его и не было вовсе. Понимаете?
— Мне все равно жалко эту кошку, — сказала Леночка.
— Ну если жалко, тогда мы ее оживим, — сказал Гурьянов. — Нам это ничего не стоит.
— Оживим, — сказала Леночка. — И пусть она больше не бегает где попало.
— А переходит улицу только по зеленому сигналу светофора, — сказал Гурьянов.
— Потому что дома ее ждут котята, — сказала Леночка.
— А кроме того, она аккуратно платит взносы в королевское общество охраны животных, — сказал Гурьянов.
— Вот видите, какая это умная кошка, — сказала Леночка.
— Говори мне «ты», — вдруг сказал Гурьянов. — Это «вы» сразу отбрасывает меня на другую сторону улицы, за пять километров от тебя. Слышишь, Лена? Говори мне «ты».
Что-то дрогнуло в душе у Леночки, когда услышала она это «ты», обращенное к ней. Мгновенное смятение и радость ощутила она. Как будто душа ее была отныне чутким прибором, улавливающим каждое, даже чуть заметное изменение в их отношениях и трепетно отзывающимся на него.
— Нет, — сказала она, — я не могу. Мне еще надо привыкнуть, приучить себя. А так мне трудно. Я и хочу сказать «ты», а выскакивает все равно «вы». — Леночка улыбнулась виновато, словно извиняясь. — Только не сердитесь на меня, пожалуйста, это все мое воспитание виновато, такой уж я человек некоммуникабельный. И говорите мне «ты», мне это нравится. Правда, правда.