Форварды покидают поле
Шрифт:
С трудом пробились в фойе. Зина со свойственной ей общительностью тараторит, засыпая ребят вопросами. Обращается она больше всего к Степану. Саня сдержан и отвечает односложно, а токарь по дереву точит сто слов в минуту.
— Вы, говорят, прекрасно поете? — спрашивает Зина черноярского Шаляпина.
— Да, факт, я песни очень люблю,— и пошел разглагольствовать.
Нет, вы слышали? Пропади я, если он станет когда-нибудь отягощать себя скромностью. Удивляюсь, почему он не подтвердил, что поет прекрасно.
— Какие песни вы знаете?
Степка что-то мычит — названий настоящих он ведь никогда не знал. Вместо «Письмо к матери» сказал «Родной маме». Жаль, Саня пришел на помощь этому типу.
— Вам хотелось бы выступить сегодня в самодеятельном концерте? — продолжает Зина. Степка крякнул, важно повел плечами:
— Нет гитары, а без аккомпанемента я не могу.
— Я буду аккомпанировать на пианино, хотя вообще-то играю на скрипке. Понимаете, ребята,— строчила она, не давая нам возможности ничего сказать,— райкомол поручил мне подготовить художественную часть вечера. Будет богатая программа, и ты (да, она обратилась к Степану на «ты») споешь одну песню.
Зал набит до отказа.
— Вот наши места, садитесь, ребята,— говорит Зина,— а ты, Степан, пойдешь со мной за кулисы.
И они ушли вдвоем.
Настроение сразу испортилось, хотя в зале звенел смех и одна песня сменяла другую.
Санька и тот стал подпевать:
Динь-бом, динь-бом,—
Слышен звон кандальный,
Динь-бом, динь-бом,—
Путь сибирский дальний.
Динь-бом, динь-бом —
Слышно там и тут.
Нашего товарища На каторгу ведут.
Сильный рокочущий бас затянул:
Поют про свободные степи,
Про дивную волю поют...
День меркнет все боле, а цепи Дорогу метут да метут...
Зазвенел колокольчик. Смолкли песни.
Девушка в красной косынке открыла вечер молодежи и дала слово для доклада «О текущем моменте» товарищу Студенову. На сцену вышел Игорь, да, Игорь с нашей улицы. В последний раз мы расстались не очень дружелюбно, даже рассорились после матча на Собачьей тропе.
Санька толкнул меня в бок.
— Узнаешь?
— Угу.
— Высоко забрался, доклады смалит.
— А что? Он башковитый!
Говорит Игорь складно и свободно, изредка только заглянет в листок, лежащий перед ним. Чувствуется, что весь он живет мыслями, которые излагает так ясно и просто. Понемногу его речь захватывает даже Саньку и меня.
— Ничто великое,— говорит он,— нельзя приобрести без труда. А коль скоро мы, молодежь Советской России, стали на путь социализма, необходима решительная борьба против пессимизма и ликвидаторского безверия. Из какого источника черпает человек пессимизм, неверие в то, что ему предстоит преобразить и сделать красивой жизнь на нашей планете? Изо дня в день мир насилия твердит человеку, что он жалкий червяк, а потому пусть живет сегодняшним днем, так как все в этом мире тленно. Вы знаете христианское изречение «Наш тягчайший грех в том, что мы рождены на свет». К чему, мол, борьба, если все равно всех сокрушит смерть.
Сраженный подобными доводами человечишка говорит: «Хоть день — да мой». Для него нет наслаждения выше сытости, похоти, пьяного угара и комфорта. Вот она, философия червяка! Трудно представить, к какому убожеству мысли пришли бы люди, в какой первобытной дикости пребывали бы они, восторжествуй теория червяка.
«Нет,— сказал труженик.— Пусть сквозь пытки и муки лежит мой путь к свободе, но я пройду через все страдания во имя великой цели, так как мне — человеку — надлежит преобразить мир, наполнить жизнь вечной радостью созидания».
Помните, что сказал Горький в своем произведении «Человек»:
«И призван я, чтоб осветить весь мир, расплавить тьму его загадок тайных, найти гармонию между собой и миром, в себе самом гармонию создать и, озарив весь мрачный хаос жизни на этой исстрадавшейся земле, покрытой, как накожною болезнью, корой несчастий, скорби, горя, злобы,— всю злую грязь с нее смести в могилу прошлого!»
Игорь Студенов говорит тихо, но слова звучат проникновенно, они будоражат душу. Санька тоже — весь внимание; уж если он грызет ногти, значит, речь захватила его.
— Настоящий человек живет всегда рядом с людьми и для них, он творит вместе с ними и для них, иг труд делает его бессмертным. Есть люди, которые никогда не умирают. Разве умер наш Ленин? Вот уже три года, как его не стало, а он рядом с нами, в наших делах и в наших сердцах, во всей титанической работе партии и пролетариата, он устремлен в будущее вместе с нами. Он никогда не жил для себя, он думал только о нашем счастье, о грядущих поколениях, о том, чтобы преобразить мир. Вот в чем залог бессмертия.
Настоящий человек не может жить спокойно, примирившись со всем окружающим, он всматривается в будущее, какой бы высоты ни достиг. Его жизнь — это постоянная борьба, а не прозябание. Иной ходит по земле, а кажется нам живым мертвецом. И требовать от него созидания, труда так же смешно, как, скажем, привлечь к ответственности муху.
В зале раздался дружный смех.
— У нас еще немало таких молодых людей. Дети укрепивших свои позиции торгашей шикарно одеваются, ежедневно развлекаются, устраивают оргии, сорят деньгами, нажитыми за счет трудовых масс. Им нужен миг наслаждений, они считают себя рожденными для удовольствий, их не волнует судьба грядущих поколений. А кое-кто из нашей пролетарской среды начинает завидовать им.
Мне показалось, будто Игорь Студенов здесь имеет в виду меня. Он даже глядит в мою сторону.
В Санькпном взгляде читаю: «Вот тебе и Игорь Студенов. Все насквозь видит».
Я чувствовал себя пригвожденным к столбу. Хорошо, что Зина увела Степана за кулисы. Уж он бы отыгрался на мне. В дни плавания на бриге «Спартак» да и на бирже труда я часто посмеивался над ним и его мечтами о будущем. Преобразование жизни — любимая тема Степана. Он ведь неисправимый фантазер.
— Я знаю одного паренька,— продолжает Студенов, — он рядом со мной живет, толковый и честный хлопец, из трудовой семьи, но нет у него цели в жизни, не видит он будущего, потому и ни во что не верит, все новое встречает с насмешкой, с сомнением, как Фома неверующий.