Фрагменты жизни. Детство, предъюность
Шрифт:
Я очень любил читать, но на этом пути были непреодолимые препятствия. Книги, а откуда их взять? Свет - керосина нет, лучина мешает спать домашним; иногда читал при лунном свете. В В-Волманге были две библиотеки: крохотная - в школе и немного побольше - в избе-читальне. Все было просмотрено и прочитано. На потолке дома стояла плетеная корзина с книгами дяди Тимы - учителя. Я как-то заглянул в неё: там оказалась в основном методическая литература. Среди книг довлел толстый том в зеленом коленкоре - "Педагогическая поэма". Педагогическая, значит тоже для учителя: ни одной иллюстрации, сплошной текст. Но однажды я сделал попытку вчитаться в этот, зрительно монотонно-скучный порядок слов. Прочитал
Из того же кузовка была извлечена не менее замечательная книга -О.Дрожин "Разумные машины". Это было до войны, в году 39-40-м, когда я её читал; издана же она была раньше. Изумление её появлением в то время в нашей глуши пришло позднее, когда я стал конструктором и начал понимать, что к чему. Книга, предвещающая эру к и б е р н е т и к и была напечатана в нашей стране, хотя позднее эта самая кибернетика обзывалась "буржуазной лженаукой". Сейчас у меня на столе - великий плод "лженауки" ПК, на котором я пишу эти строки, рядом лежит его сын - цифровой фотоаппарат.
С книгами, да и вообще с печатной "продукцией" до войны и годы после её, была просто беда. Отсюда, дети, имеющие от природы неплохие задатки, останавливались в своем развитии и получали толчок к нему лишь при переезде в город, или посёлок с приличной библиотекой и радио. Помню и другие случаи обретения книг в то информационно- голодное время. Отец возвращается с председательских курсов из Архангельска, и я, при виде "ТОМ СОЙЕР" в светло-коричневом переплете, испытываю предвкушение интересного чтения. Когда осенью 1942 года я приехал в Райцентр учиться в 8-м классе, то сразу же записался в школьную библиотеку и взял две книги: "Хлеб" А.Толстого и "Остров сокровищ". Авантюра с учебой у меня закончилась через две недели, но не хватило сил расстаться с непрочитанным "Хлебом"- увез его домой, хотя и опасался последствий содеянного.
Другое мое любимое занятие - охота, правильнее, прогулка по лесу с ружьем, иногда с собакой. Ружье брал дяди Тимы: легкая переломка 28-го калибра. Целыми выходными я пропадал в лесу: идешь среди огромных елей, под ногами хвоя и отжившие стволы. Вверху синими прогалинками виднеется небо. Собака убежала вперед; встретимся с ней только дома. Тишина покрывается однотонным шелестом верхушек деревьев. Это в солнечный день. А когда по небу бегут, налитые дымчатым кварцем, низкие осенние тучи, то деревья многоголосо шумят и стонут. И тихое созерцание оставляет тебя: бушующий лес вселяет в душу настороженность и тревогу. Иногда ходил на реку, стрелял уток, без результата: прогулки были отдыхом от повседневности.
Взаимодействие с ружьем не было безобидным.
...Мы с Веней Масловым, на его лодке, плывем по мельничному пруду за утками. Пристали к берегу. Веня стоит у кормы, я заряжаю ружье. Патрон раздут - с силой загоняю его в патронник. Ствол направлен в Веню. Он, видя мои потуги:
– Ну тебя, ещё выстрелит, - и отходит в сторону.
И сразу же, при очередной моей попытке, боек
натыкается на капсюль, бухает выстрел: заряд дроби впивается в корму лодки, где минутой раньше стоял Веня. Дрожь в коленках.
...В избе: держу патрон с осечкой в руке и шилом
пытаюсь выковырнуть не воспламенившийся
капсюль. Всё делается при заряде дроби. В какой-то момент мысль: "а вдруг капсюль сейчас сработает". Вынимаю пыж, высыпаю дробь, порох оставляю. Продолжаю попытки избавиться от капсюля. Вдруг: сноп огня, грохот взрыва, патрон улетает, и только боль в разом почерневшей ладони, сглаживает хлынувшую волну испуга.
Это происходит перед воинской припиской и если бы не извлеченная дробь покалечила руку - членовредительство - тюрьма. Попасть туда было просто.
На дядиной же гармошке - хромке я учился играть: успехи мои в музыке были довольно посредственными.
По молодости я не вникал в политические процессы, но по газетным заголовкам: "Разоблачение банды шпионов", " Смерть врагам народа", ощущалась неспокойная атмосфера в стране задолго до войны. У нас в сельсовете не было своего милиционера, но я его видел в В-Волманге, хотя он был один на несколько десятков деревень и хуторов, разбросанных на площади тысячи квадратных километров бездорожья.
Из сельсовета, кроме высылки кулаков, арестов по политическим мотивам я не знаю.
...Один из моих дядей мелкокалиберной винтовкой
прицелился в портрет, на оклеенной газетами стене. Второй, с явным испугом, схватился за ствол
и отклонил его.
Было очевидно: власть узнает-начнется расследование. В комнате были только они и я.
Осенью 1941 года в колхозе появились эвакуированные. Несколько семей расквартировались в Сухинской. Приехали они из Ленинградской
области; в основном сельчане, привезли с собой косы - литовки. Одеты были, сравнительно с нами, существенно лучше. В работе были менее старательны. Например, на сенокосе отдыхали значительно чаще, садились с кличем: "На залогу"! Взрослые были раскованнее, а молодежь - дерзкая. Кое- где обнаружились кражи, в деревнях появились замки.
Когда отец ушел на фронт, один мужчина из эвакуированных стал председателем колхоза.
Отец писал маме: "Миша пусть продолжает учиться".
Поэтому не только я - по молодости, но и мама не могла оценить реальную ситуацию: школа за 90 километров бездорожья, питание и дома скудное - делить на части нечего.
В 1942 году родился брат Алексей
Осенью в конце сентября 1942 года мы со сводным братом Иваном едем, по малопроезжей дороге, в Опарино. Едут на телеге наши вещи, а люди два дня месят грязь за телегой. Я определился в дом Василия Рондырева, женой которого была Анастасия, сестра Шубина Андрея, мужа моей тёти Анны Титовны.. У Рондыревых был маленький чистенький домик. Хозяин работал на электростанции. Мне впервые довелось жить в посёлке, где есть железная дорога и электрический свет. В первую малосонную ночь я слышал громкое мычание быков, недоумевая: зачем же их так много. Только через несколько дней понял, что это гудки маневровых паровозов. В школу оформился без всяких помех. Что-что, а система образования Советской страны работала без сбоев и во время войны. Наконец, я увидел знаменитость Опаринского района учительницу Зинаиду Алексеевну Молокову, награжденную еще до войны орденом Трудового Красного Знамени. Но её уроков я не запомнил. После войны, приезжая в отпуск в 1950 году я встретился в Опарино со своей В-Волмангской учительницей Павлой Федоровной. У неё оказалась Зинаида Алексеевна: я снял их своим фотоаппаратом. Но ценное фото, как всегда бывает, куда-то исчезло. Сижу на химии, слушаю преподавателя и ничего не понимаю: валентность? Что это такое? Стал слабовосприимчивым. Позднее, анализируя необычность своего состояния, пришел к выводу: моё подсознание трезво оценивало создавшееся положение и давало мне сигнал - учёба сейчас нереальна, не ко времени.Что я привез с собой? Картошку, хлеб, сколько-то мяса. На две - три недели. А дальше-то что? Дома - голодное существование. Чего и с кем можно сюда послать? Н и ч е г о! Осознав, что никакой учебы не получится, через две недели, "по - английски", покидаю храм науки.