Фрагменты жизни. Детство, предъюность
Шрифт:
Если монотонное, но не надоедающее занятие - пахота, во время которой можно неторопливо мечтать обо всем, и к концу рабочего дня приходить в физическую и душевную уравновешенность, то коллективная сумбурно - шумная сенокосная пора тонизирует физически и растормаживает психику.
Зимой, а во время войны и летом колхозников, по разнарядке, направляли пилить лес. Это тяжелая и в чём-то опасная работа.
В колхозе летом работали не 8-10 часов, а все 12-14. А дома, особенно для женщин, были еще скотина и дети.
Итак, мы живем в Срябинской, в бывшем "кулацком доме". В нашей семье появляется сестра Маша.
...Больной сестре давали пить тёплое молоко. Она
не может уже и пить. Молоко с пенками стоит на
шестке. Мне хочется его выпить. Я прошу у мамы,
она: "Это Мане". Через какое-то время Маша перестает дышать. Я, ничего не понимая, и не чуя ни своей, ни маминой боли утраты, снова прошу молоко. Мама изменившимся голосом: "Пей". Я пью молоко с пенками.
Всю жизнь мне стыдно за этот поступок пятилетнего себя. Вина двойная, перед сестрой и мамой: я не видел её боли и не сопереживал с ней. В эти годы, до школы у меня были и другие, хотя не такие стыдные, но не очень логичные и небезопасные поступки.
...Однажды мне захотелось узнать: горит ли хлеб.
Я взял корочку, долго зажигал ее спичками. Когда
же она занялась: на ней, потрескивая, появился огонёк, я вдруг, от непонятного испуга, бросил её за стоящий у стены шкаф. К счастью природа и бог решили прекратить мой сомнительный эксперимент.
...Мама протопила печь, разгребла угли по всему
поду, чтобы он был равномерно прогрет для вы-
печки хлеба. Сама ушла доить корову. Я смотрел
на поле малиново-рдеющих углей и вдруг, схватив
кошку, бросил ее в огнедышащий горн. Она, одурев от нестерпимого жара и моего наглого коварства, пронеслась пару кругов в пекле, наконец одним прыжком вылетела из чела печи, через стекло окна, на улицу. Войдя в избу мама, увидев, что через разбитое окно валит белый холод, спросила: как я разбил стекло. Я сказал, что это сделала кошка, умолчав о своем соучастии.
Из моего детства ясно помнится семья деда, с которой мы жили под одной крышей. О деде Тите Андреевиче я уже написал выше. Бабушка Неонила Василисковна - довольно шустрая старушка небольшого роста, хлопочущая у печи среди ведер, чугунов и ухватов, время от времени бросающая отрывистые фразы кому-нибудь из дочерей. По возрасту, дед и бабушка в колхозе не работали, но дед иногда что-то делал для колхоза по части деревянного инвентаря: грабли, вилы Бабушка была постоянно занята в домашнем хозяйстве: огород, печь, скотина. Отношения деда с бабушкой мне видятся суровыми: когда они были одни, я часто слышал их длинные пререкания, смысла которых не понимал.
Деду, творческому человеку, привыкшему к свободному труду, претила колхозная жизнь и многие порядки советской власти. Иногда он по- своему критиковал ее: "У коммунистов Ж. широкая: всю папиросную бумагу на подтирку извели", - говорил он, свертывая цигарку из грубой газетной бумаги вместо нежной папиросной, которая куда- то
провалилась, как и многое другое - с приходом советов.
Если бы его высказывания дошли до властного уха, дед мог ока- заться на Соловках.
Он умер в 1935 году.
Дети деда приняли
Мой отец, со временем, был избран председателем колхоза. Правление было в деревне Телегинской. Я его не видел неделями: он уходил, когда я еще спал, а приходил -уже спал. Выходные были редкими да и тогда дома он был не весь день: являясь членом партии, ехал или шёл в сельский совет на собрание - заседание. Одно время было: отец- председатель, дядя Василий - счетовод, тетя Настя - кладовщик. Это дало повод одной женщине- острячке сказать: - "Титов колхоз!"
В наших семьях было по ружью: у отца -пистонка, у дяди Тимы- переломка. Были две гармони: у отца - русского строя, у дяди Тимы- хромка. На гармони играли: отец, Василий и Тимофей, а уже позже и я. Знаю, что играл и дед, но я не слыхал его игры. Пожалуй, и игры отца - считалось, что семейному человеку в возрасте, это не к лицу.
Бабушка Агриппина- мать мамы смирилась с "неравным" браком и даже может втайне гордилась, что муж ее дочери руководит колхозом. Она не была лишена тщеславия. Когда в 1949 году я появился перед ней в офицерской форме: её глаза светились не только от радости встречи, но и гордости за своего внука. Бывая у нас, она всегда приносила какие-нибудь гостинцы: шанежки, вареные яйца.
Отец с мамой были очень привязаны друг к другу, и я не помню, чтобы они грубили между собой.
В 1933 году родился брат Николай; мне приходилось быть его нянькой. В мои обязанности так же входила поливка огорода водой из ручья.
Любимым занятием были походы за ягодами: земляника, малина, черника..
...Иногда по воскресеньям в виде праздничного завтрака мама пекла оладьи (колобы). Ели их горячими - с топлёным маслом, медом или , ягодами в сметане. Моей обязанностью было: пораньше встать и сходить за ягодами. Как-то раз мне не хотелось вставать, и попререкавшись с мамой, схватив посуду, я быстро, почти бегом, пошёл в поле.
Позднее я услышал, как мама кому-то говорит:
"Я поругала Мишу, а потом увидела как он побежал и думаю: может его нечистая сила потащила.
Каждую субботу в любое время года была обязательно баня.
...Мы с дядей Васей идём в баню. Ночь морозная, звездная. Останавливаемся, он показывает на белесую полосу в небе: " Млечный путь".
Кроме работы были какие-то и развлечения: зимой посиделки, куда собиралась молодежь: гармонь, пляски с частушками. Летом- то же, на свежем воздухе. Характерно, что выпивки при этом практически не было по экономическим и этическим причинам. Купить было не на что, а этика заключалась в том, что самогоноварение запрещено законом, и не было привычки к крепким напиткам. Если были какие-то семейные торжества, то варили не крепкую брагу, хотя бы на меду, а простое хмельное пиво от слова хмель, который выращивался почему-то, как правило, рядом с баней. Сквернословие решительно осуждалось.