Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
Право же, портной был бедный человек и теперь дошел до полного отчаяния. Потому-то он и отправился к судье, каковым в то время был вечно сонный павиан, потому-то и разбудил его.
— Открой же глаза, павиан, и взгляни: повсюду дыры!
Павиан держался прямо. Он был толстый и жирный и весь лоснился от довольства. Слушая портного, он поглаживал себя по шерсти. Ему неодолимо хотелось спать. Пересилив себя, он созвал всех замешанных в деле. Ему не терпелось покончить с ним, чтобы опять уснуть.
Мышь стала винить кота, кот — валить вину на пса, пес — лаять на палку, палка — наседать на огонь, огонь — обвинять воду, вода — уличать слона, взбешенный
Поднялась невообразимая кутерьма. Все вопили зараз, муравей бушевал, и получилась такая неразбериха, что у павиана голова пошла кругом. Он уж собрался было выставить всех за дверь, чтобы снова улечься и спокойно соснуть, но портной, закричав громче всех, призвал его к исполнению судейских обязанностей:
— Открой глаза, павиан, и смотри: повсюду одни только дыры!
Павиан был крайне раздосадован. Как ему поступить? И до чего же запутанное оказалось дело! Вдобавок его так клонило ко сну! Так неодолимо хотелось опять уснуть! Эти господа вполне могли бы оставить его в покое и сами разобраться в распре. Он держался прямо. Он был толстый и жирный и весь лоснился от довольства. Окидывая собравшихся взглядом, он поглаживал себя по шерсти. Он помышлял лишь о том, как бы опять соснуть.
Поэтому он объявил:
— Я, павиан, верховный судья всех животных и людей, повелеваю: расправляйтесь друг с другом сами!
Кот, хватай мышь! Пес, хватай кота! Палка, лупи пса! Огонь, сжигай палку! Вода, гаси огонь! Слон, пей воду! Муравей, кусай слона!Ступайте вон! Вот и все.
Животные удалились, и павиан вернулся на свое ложе. И с тех пор животные не выносят друг друга.
Муравей кусает слона. Слон пьет воду. Вода гасит огонь. Огонь сжигает палку. Палка лупит пса. Пес хватает кота. Кот съедает мышь. И т. д.Ну, а портной-то, скажете вы, портной? Кто же заплатил портному за изгрызенное платье?
В самом деле, что же с портным-то?
Так вот: павиан просто-напросто забыл о нем. Поэтому человек по-прежнему голодает.
Сколько бы он ни работал, павиан все спит.
Человек по-прежнему ждет справедливости.
Он по-прежнему голодает.
Однако стоит только павиану выйти из дому, и он сразу же принимается бегать на четвереньках, чтобы человек не узнал его. Вот почему с тех пор павиан всегда бегает, и не иначе как на четвереньках.
Не сумев вынести разумный приговор, он лишился способности ходить на двух ногах, на двух ногах прямо.
ПЬЕР ЖАН ЖУВ
(Род. в 1887 г.)
Творческий путь Жува сложен и противоречив. В его первом поэтическом сборнике (1910 г.)
Переломным для Жува был 1924 год, когда он, в поисках выхода из духовного кризиса, обращается к психоанализу Фрейда и католицизму. Отныне в его произведениях парадоксальным образом сочетаются методы поэта, мистика и клинициста. Его романы («Паолина 1880», 1925; «Пустынный мир», 1927; «Геката», 1928) и стихи («Таинственные бракосочетания», 1924; «Потерянный рай», 1929; «Небесная материя», 1937), созданные между двумя войнами, отражают попытку «сошествия во ад» человеческого подсознания. Предисловие к сборнику «Кровавый пот» (1933), озаглавленное «Подсознательное, духовное и катастрофа», подводит итоги этого этапа творчества Жува и намечает координаты, определяющие его последующую эволюцию. Мистические мотивы, наслоившиеся на предчувствие чудовищной катастрофы, грозящей человечеству, пронизывают последний предвоенный сборник Жува «Господи, помилуй» (1938).
В годы войны Жув, эмигрировавший в Женеву, становится одним из духовных вождей французского Сопротивления. Подобно таким католическим писателям, как Мориак, Клодель, Бернанос, он встает на защиту культурных ценностей, накопленных тысячелетиями, от фашистского варварства. Библейская страстность, напряженный гражданский пафос звучат в его книге стихов «Парижская богоматерь» (1944) и сборнике эссе «Защита и прославление» (1943).
Поэтическое творчество Жува послевоенных лет («Гимн», 1947; «Диадема», 1949; «Язык», 1952; «Лирическое», 1956) остается свидетельством его концепции трагического разлада между высоким предназначением человека и глубиной падения, на которое он обречен самим фактом своего существования.
Pierre Jean Jouve: «Hotel-Dieu. Recits de l'hopital» («Отель-Дье. Больничные рассказы»), 1919.
Рассказ «Смерть Бейера» («La mort de Beyer») входит в указанный сборник.
Смерть Бейера
Бейера привезли в полдень. В тифозном бараке, где еще пустовало четыре койки, было тихо, больные дремали.
В дверях появился высокий сутулый немец в солдатских сапогах, в сером мундире, широко распахнутом, с оторванными пуговицами. Комкая в руке красную фуражку, он осторожно затворил за собою двери и остановился на пороге.
У него была большая, лысеющая голова в венчике кудрявых волос, длинный нос с горбинкой, угрюмый печальный взгляд. Он нес за спиной одеяло, и даже одеяло, как видно, было для него непосильной тяжестью. Он еще стоял прямо, но, казалось, не в силах был двинуться с места.