Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
— Тоже проголодалась, псина?
Собака не любила сырые помидоры, которыми с аппетитом закусывал человек. Она ждала, нетерпеливо постукивая хвостом, и в виде задатка получала кусочки хлеба, которые быстро проглатывала, лязгнув зубами.
Человек с помидором в одной руке, с ломтем хлеба в другой медленно жевал, и морщины на горле двигались вместе с движением его рта. Собака вставала, обнюхивала корзину, трогала ее лапой. Сегодня так же, как и всегда. Человек вынул из бумаги кусок деревенской колбасы: красной, жирной, наперченной — настоящее лакомство, что для собаки, что для человека! Собака визгнула, проглотила кусок, еще раза два-три щелкнула зубами, и с ее порцией было покончено.
— Знаю, знаю, идешь ко мне, — пробормотал человек.
Собака
— Лови! — крикнул он наконец.
Собака проглотила остаток колбасы, и морщинистое лицо человека растянулось в улыбке. «Все по справедливости, — подумал он, — у меня есть помидоры и фрукты», — он срывал плоды инжира с низкорослых деревьев на обочинах дороги. Они покончили с сыром и хлебом. Человек взял кувшин и попил в свое удовольствие, потом налил воды в старую жестянку, и собака принялась жадно лакать. Для собаки все было закончено; она подошла к человеку, который медленно пережевывал табак, и осторожно положила свою теплую морду ему на ногу. Человек погладил собаку, она закрыла глаза. Вдруг и человек и собака вздрогнули от неожиданности: прозвонил колокольчик, послышались крики. Человек повернулся к вилле, он подумал, что их соседи собираются завтракать. Более любопытная собака подошла к калитке.
— Поди сюда, не наше это дело… — рассердился человек.
Собака не тронулась с места. Человек взял свой инструмент. Из них обоих работал только он, все по справедливости — кому и работать, как не человеку? Молоток опустился на камень. Медленнее, чем утром, потому что в знойные летние дни к двум часам руки и плечи как свинцом налиты. А горло огнем жжет. Время от времени человек делал несколько глотков прохладной воды. Истинное наслаждение, когда прохлада ласково проникает в грудь. Тем временем солнце продвинулось к западу, опустилось ниже. Тень, отбрасываемая человеком на камни, удлинилась, стала менее плотной, окрасилась в синеву. Собака, дремавшая у ограды, встала, отряхнулась, подошла ближе.
— Хлеба хочешь? — спросил человек.
Он разжимал губы, только когда заговаривал с собакой, разжимал всего на мгновение, потому что собаке нужны не слова, а положенный ей рацион. Человек разломил горбушку, оставшуюся от обеда, взял кусок хлеба себе, другой протянул собаке. Они поели. Человек — медленнее, чем в обед, собака — с большей жадностью. Потом она высунула розовый язык. А человек поболтал кувшин и налил в жестянку тот остаток воды, что приходился на долю собаки.
На дороге стали появляться первые гуляющие. Человек видел их тени, скользившие по камням. Около него никто не останавливался. Оно и понятно, уже целую вечность видели его здесь. Какое надо иметь любопытство, чтобы дважды глядеть, как работает каменотес! Собака привлекала больше внимания. Собака тоже устала от однообразных движений человека. Ей надоело, что он все время сидит, наклонившись над камнями, которые надо катать, и перекатывать, и ударять, чтобы хоть на мгновение их оживить. Она не выдерживала, начинала лаять, становилась на задние лапы, прыгала на человека, и тогда приходилось на минуту перестать колоть щебень и погладить собаку. Иначе она не дала бы ему покоя своими штучками.
В этот вечер человеку не пришлось выдерживать наскоки собаки. Несколько раз он прерывал работу, словно его что-то тревожило. Наконец он поднял голову: собаки не было тут. Уже давно? Человек не знал: они не следили друг за другом. Каждый занимался своим делом. Но сейчас собаке как раз и положено было заниматься приставанием к нему. На лбу человека обозначилась более глубокая складка. Он не стал звать, не стал свистеть, этого у них заведено не было. Вдруг он увидел, что по его куче щебня пробежали две тени, пробежали очень быстро — тень его собаки и какая-то другая; вот она стала определеннее,
— Пришла, собака, — сказал он, и сухой тон голоса смягчился, перешел в ласковое ворчание.
Собака посмотрела на своего хозяина, потом на девочку, которая кусала тартинку и перемазала маслом щеки. Собака облизнулась, вздохнула, раздула бока. Но девочка смотрела на человека. Собака залаяла и, подбежав к нему, проделала все свои штучки: каталась, не давала ему снова взяться за работу.
Девочка смеялась.
— Это ваша собака? Как вы ее зовете?
Человек разговаривал только вечером, когда возвращался, с соседями по улице, такими же стариками, как и он.
— Зовете как? — повторила девочка, подойдя ближе.
— Собакой зову.
— А… а… Ваша собака не хотела уходить из нашего сада.
Человек решился взглянуть на девочку. Нет, пятьдесят с лишним лет тому назад он не был таким белокурым, таким светленьким.
— Идем, Собачка, — позвала девочка. — Идем…
Позвала нетерпеливо, а потом протянула руку. Собака подпрыгнула, девочка подняла руку выше.
— Еще раз!
После нескольких прыжков собака получила в награду большой кусок тартинки. Девочка убежала, собака бросилась вдогонку за ней. Человек поглядел им вслед. Лицо его сморщилось в гримасе — это он улыбнулся, девочку такая улыбка испугала бы. За молот он уже не взялся. Он встал. От восхода и до заката он бывал на ногах совсем недолго — такая уж работа у каменотесов, им приходится сидеть на земле. Он почувствовал, что ноги у него подгибаются. Собака пробежала мимо, подпрыгнула, затем пробежала девочка; он сделал несколько шагов за ними, не надеясь, впрочем, их догнать, и вдруг остановился: из сада вышла женщина.
— Жуана! — крикнула она. — Сейчас же домой!
Собака медленно вернулась к нему. Женщина проводила ее взглядом, затем человек почувствовал ее пристальный взгляд на себе.
— Идем домой, слышишь! — сказал он.
Будь он ворчлив, он бы прибавил: «Кончила дурачиться? Разве можно играть с людьми, которые живут в такой вилле!» Но он был доброго нрава, да и пора уже было собираться.
Когда на следующее утро он пришел на свою дорогу, он даже выругался от удивления: вчерашняя куча щебня была куда меньше, чем те, что он наколол в предыдущие дни. Черт возьми! Да, вчера он пролодырничал!
— А все ты… — сказал он собаке.
Он взглянул на виллу, ставни были закрыты, он сел и сразу принялся за работу, а собака послушно улеглась около. Человек наверстывал упущенное и встал, только чтобы очистить от щебня место для работы. Собака такой усидчивости не проявила. Она принюхивалась, вертелась, убегала, постояла у садовой калитки, взвизгнула, вернулась к человеку. Около девяти они услышали, как хлопнули ставни; потом раздались веселые крики. Собака опять заняла свое место у калитки и робко тявкнула. Человек равномерно ударял молотом по камню. Но мысли его не были всецело поглощены работой, в голове, которую не тревожили думы, шевелилась какая-то непонятная забота… Раз он даже едва удержался, чтобы не проявить такого же любопытства, как его собака. Только ведь он человек и знает, что нехорошо заглядывать к соседям, особенно если соседи богатые. Но он прислушивался, он улавливал крики девочки, которые иногда заглушались голосом женщины или громким лаем его собаки. «Ишь как ты стараешься!» Он понимал ее. А впрочем…
Человек и собака пообедали вместе. Когда с едой было покончено, собака положила морду ему на ногу. Утренний ветер утих, на другой стороне бухты, за маяком переливалось светлое марево. Собака спала, во сне она чуть повизгивала и вздрагивала, отчего иногда дергалась ее задняя лапка. Человек, защищенный от солнца полями своей зеленоватой шляпы, глядел в пространство отсутствующим, неосмысленным взглядом, пока съеденные хлеб, рыба, сыр превращались в добрую мускульную силу. Потом он снова взялся за молот.