Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
Боннэ, конечно, нельзя было назвать богачом, но, если б ему пришла охота, он мог бы всю зиму напролет греться в своем углу у огонька и не браться ни за топор, ни за лопату. Да и летом тоже у него больше не было нужды работать. Если б вздумалось, он мог бы растянуться в тени возле работающих людей и глядеть на них до самого вечера, пальцем не пошевельнув.
И, однако, он работал. Тогда как раз спускали воду из пруда Сен-Жерве, чистили дно, а потом снова заливали пруд. Работа была не из легких и растянулась на полгода, но Боннэ тоже пошел в эту артель — просто для развлечения, не для чего другого.
И наконец Боннэ стукнуло шестьдесят.
И сразу же все так и получилось, как он ожидал. Выходит, весь свой век он рассуждал правильно. Стало ломить поясницу, и ноги тоже, и немного плечо. И не столько из-за болей (прежде в иные дни от усталости ломило и похуже), сколько потому, что на это были деньги. Боннэ заторопился к доктору.
Было это при докторе Лебуа. А он был не то что нынешние — эти как получат свои три франка, так сразу — до свидания, словечка больше не скажут. Доктор Лебуа дал старику Боннэ кое-какие советы. Он сказал так:
— Вот что, папаша Боннэ, вы уже не молоденький. Немало потрудились на своем веку, что и говорить. Знаете, как бы я поступил на вашем месте? Я бы отдохнул! Так-то. Хватит вам сидеть на супе да на картошке. Пейте вино, ешьте яйца и мясо. И варите-ка себе каждое утро добрую чашку шоколаду.
«Только и всего?» — подумал Боннэ. Две недели кряду он с жаром исполнял предписания врача. Вот и пришла пора.
— Рано или поздно надо ж о себе позаботиться и отдохнуть, — говорил себе папаша Боннэ. — Так уж лучше приняться за это пораньше.
Однако три недели спустя, когда он поутру случайно повстречался на дороге с доктором Лебуа и тот стал его спрашивать о самочувствии, Боннэ на все вопросы отвечал только:
— Хо-хо!
А потом стал объяснять: яйца — это на один зуб, ими не наешься; мясо больно хлопотно готовить, и потом, скажу я вам, сударь, мясо — это не для рабочего человека. И какая надобность пить вино, если ты ушел на покой? По правде сказать, просто непонятно, как это богачи управляются, — видно, у них желудки луженые.
— Взять, к примеру, ваш шоколад — да он мне в глотку не лезет. Я уж и соли в него сыпал, и перцу, и лук клал, а все равно вкусу никакого!
Впрочем, когда Лебуа растолковал ему, как нужно готовить шоколад, папаша Боннэ смеялся еще веселей, чем сам доктор. Однако это заставило его решиться. Он сказал:
— Вот видите, сударь, ни к чему вам было говорить, что мне надобно для счастья. Когда весь век работал, так не знаешь, с какого боку за этот самый отдых приниматься. Я слишком стар, сударь, слишком стар, в мои годы переучиваться поздно.
В то время прокладывали дорогу от Сен-Жерве к Четырем мельницам. Не могли же сбережения папаши Боннэ помешать ему работать! И потом, а как же другие, у кого нет ни гроша? Из-за ломоты во всем теле ему было очень нелегко орудовать киркой и лопатой, а все-таки со своим делом он справлялся. Впрочем, умер он еще до того, как дорогу достроили. Ему посчастливилось — он не дожил до того часа, когда больше не мог бы работать.
Ромео и Джульетта
Пасье, строго говоря, не был предпринимателем. Под началом
А случилось вот что: Пасье понадобились доски, и он купил у Бюиссона кубический метр досок, предупредив, что товар ему требуется сухой. Однако доски, проданные Бюиссоном, оказались сырыми, и пустить их в дело было нельзя. Бюиссон вообще слыл человеком не слишком добросовестным, а на этот раз поступил просто непростительно: с соседями таких шуток не шутят. Пасье ни в чем не упрекнул торговца лесом. Он ограничился тем, что приказал жене и дочери, которые зимой коротали вечера у Бюиссонов, а летом любили сидеть в холодке, на скамейке, у двери их дома:
— Чтоб ноги вашей у них больше не было!
Заметив, что Жанна Пасье с матерью перестали заходить к ним, супруги Бюиссон не слишком опечалились.
— Ну что ж, обойдемся и без них, — сказали они.
Жан, их сын, подумал было то же самое. Однако он очень любил юную Жанну. Ей было шестнадцать лет, ему — семнадцать. Он гордился тем, что водит знакомство со взрослой девушкой, чем не могли похвастаться его приятели. Гордился он и тем, что ее зовут Жанной, а его Жаном. Кроме того, сидя летними вечерами бок о бок на скамейке, они любили держаться за руки, когда их никто не видел. Как-то у себя в комнате Жанна встала перед зеркалом рядом с Жаном и обратила его внимание на то, что они с ним почти одного роста. Обе матери были тут же. Мать Жана заметила:
— Сдается мне, Жанна, что ты не прочь выйти за моего парня.
Мать Жанны засмеялась.
Теперь они в ссоре, ничего не поделаешь! Жан Бюиссон был тихоней. Никогда не ходил в кафе. Не любил много разговаривать. Он работал у нотариуса и получал шестьдесят франков в месяц. Жанна Пасье была ничем не примечательной девочкой. Она работала в швейной мастерской. И было у нее только одно достоинство: она очень хорошо пела.
Бедняга Жан Бюиссон что-то почувствовал лишь в тот день, когда повстречался с Жанной Пасье на улице. Поравнявшись с ней, он отвернулся, не поклонился, а затем было уже поздно. Она поступила точно так же: не девушке же, в самом деле, здороваться первой. Жану тут же захотелось вернуть упущенное, ведь они не желали друг другу зла. И он подумал: «Жанна, бедняжечка, я даже ей не поклонился!»
Он с нетерпением дождался следующего дня. И даже помог случаю. Он знал, в котором часу Жанна уходит из мастерской, и постарался оказаться на ее пути. На этот раз он смело сказал ей: «Здравствуй, Жанна!» Она ответила: «Здравствуй, Жан!» И так как на улице никого не было, они обернулись, чтобы обменяться улыбкой. Теперь они каждый день поджидали друг друга, чтобы поздороваться. И здоровались даже при людях.
Однажды с Жаном произошел занятный случай. Был воскресный день. Он гулял один по полям. Он шел по узенькой тропинке, по которой обычно никто не ходит, и вдруг увидел идущую ему навстречу девушку в голубой блузке того же цвета, что и блузка Жанны. Впрочем, он сразу заметил, что это не Жанна, но был застигнут врасплох, посмотрел девушке прямо в лицо и поклонился ей в честь той, другой. Он готов был полюбить ее только потому, что на ней была такая же блузка, как у Жанны.