Французская защита
Шрифт:
Девушка чуть покраснела.
— Все хорошо, Анастасия Михайловна.
— Любишь его? — прямо спросила аристократка.
— Да.
— А он?
— И он тоже.
— И когда свадьба? — с некоторой ехидцей произнесла старушенция.
— Не знаю… Мы об этом еще не говорили, — смущенно произнесла Симона.
— Так пора бы тебе уже детей рожать, милочка! А вы по миру мотаетесь. И зачем ты все время с ним ездишь? Как твоя работа, не страдает от этого?
— Ворчат на меня в Лондоне, но терпят пока, — улыбнулась девушка, — я им посылаю все по электронной почте,
— Дай то Бог, моя дорогая, дай то Бог! — вздохнула хозяйка квартиры.
В эту секунду в прихожей раздалась трель звонка.
— Вот вернулись они, по магазинам ходили, накупили столько вещей! Как повезут в Москву, ума не приложу! — Анастасия Михайловна медленно поднялась из-за стола и пошла открывать дверь.
Василий Петрович с восхищением смотрел на новую картину художника. Пейзаж Сакре Кер — церкви сердца Христова был выписан с неповторимым изяществом. Стиль Осаговского нельзя было спутать ни с чем. Эллипсовидные кружочки, переплетаясь причудливым образом, в самом неожиданном ракурсе отображали знакомые глазу улицы, дома, деревья. То, мимо чего мы проходим ежедневно, не замечая, теперь бросалось в глаза, оживало, сверкало, поражало и радовало.
— Вот! Это то, что нужно! — восклицал ценитель живописи. — Именно это!
— Я вижу, ты решил разбогатеть на старости лет, — ехидно проговорила Анастасия Михайловна, — но французы вряд ли оценят эти картины.
— Почему ты так думаешь? — вскинул густые седеющие брови Василий Петрович.
— Очень просто. Французы любят только свое. Фран-цуз-ское! — по слогам произнесла аристократка. — Неужели ты за столько лет не понял этого? Даже Шемякин здесь не пробился — его покупают только наши, русские эмигранты. В небольшом количестве. Они ставят заслон, защиту, у них это на автоматическом уровне происходит. И, я думаю, правильно делают. Вот только «прозевали» наплыв арабов в страну и теперь жалеют об этом.
— А как же Малевич, Кандинский? — возразил муж аристократки.
— Милый мой! Это после смерти их так признали! А твой Осаговский явно тебя переживет!
— Ну и что? Я чувствую, что ему надо помочь раскрыться на Западе. А уж история поставит все на свои места.
— Поставит, это точно, — ехидно проговорила жена, — только на этом заработают, как всегда, не те люди, что вкладывали средства в его «раскрытие», да и, скорее всего, не он сам.
Василий Петрович снова перевел взгляд на полотно Осаговского и хотел, было раскрыть рот, чтобы в очередной раз восхищенно отозваться об этой работе, как супруга быстро вернула его с небес на землю:
— Кстати, дорогой, когда ты переведешь мои проценты по долгу? Мужчина осекся, его лицо исказила недовольная гримаса, но он сдержался и тихо ответил:
— Я завтра переведу твои проценты, Настя. Не беспокойся, я помню об этом.
Как истинная француженка, Анастасия Михайловна заняла деньги своему мужу под проценты, когда тот, покупая одну картину за другой, не рассчитал свои финансовые ресурсы.
Меняются они.
Русские по крови.
Никогда не жившие
Среда неумолимо влияет на характеры.
Реальная жизнь.
Европа.
Художник Юрий Осаговский мучительно думал: куда бы ему запрятать деньги, полученные в Париже после продажи нескольких картин? Близилось время вылета в Москву, а он никак не мог сообразить, в каком месте бдительные таможенники «Шереметьево-2» ни за что не обнаружат их. Поди потом доказывай, что ты их заработал честно.
В начале 90-х годов у Юрия был неприятный случай на границе в Бресте. Вез он из первой заграничной поездки купленный в Берлине хороший по тем временам принтер. А документа, подтверждающего честность заработанных денег, не было. Бдительный таможенник тщетно «раскручивал» художника на взятку: тот искренне не понимал, что служака от него хочет.
В итоге принтер конфисковали, отправив на склад временного хранения.
Пришлось Осаговскому в Москве делать справку, что он честно получил свой гонорар за проданную в Германии картину. Покупатель, удивленный донельзя немецкий бюргер, хозяин галереи, долго не мог понять — что же хотят от него эти странные русские?
Справка была послана с «оказией», и через несколько дней художник трясся в поезде Москва — Брест, спеша на выручку принтеру.
На складе таможни, до отказа набитом конфискованной техникой, жирный завхоз, недовольно покрутив бумагу около своих подслеповатых глазок, вздохнул и отдал аппарат «чудику, который не мог договориться».
Жена художника Лена вместе с Симоной, болтая о капризах парижской моды, ушли на десяток метров вперед от Осаговского, задумчиво бредущего по улице Лафаетга.
Внезапно тому в голову пришла мысль:
«А что если спрятать в ту железную баночку, что я видел у Василия Петровича? Но там нужны два шурупа, чтобы плотно закрыть крышку. Где бы их взять…ага! Можно отвинтить у любой машины, которых здесь больше, чем людей. Куда я положил свой перочинный ножик? Так… вот он…» Юрий Осаговский в душе всегда был ребенком.
Капризным, своенравным, требующим к себе постоянного внимания. Лена давно знала: за ним нужен глаз да глаз. И нередко чудачества художника поражали ее воображение.
Но, увлекшись беседой, она не заметила, как муж, деловито наклонившись к багажнику какой-то машины, острием ножичка невозмутимо отворачивает шуруп с заднего номера.
— Что Вам угодно, месье! — раздался негодующий женский выкрик. Симона, еще не видя обладательницу этого голоса, молниеносно отметила: она где-то слышала похожий тембр.
Обернувшись вместе с Леной, она увидела, что около растерянного художника стоит та самая женщина, что приходила на матч команды Одинцова и которую не раз видела на экране ноутбука.
Это была Женевьева.
— Что Вы здесь откручиваете! Мне вызвать полицию?
— Боже мой! Ну, как дитя! Нельзя ни на минуту оставить одного, — воскликнула Лена, и они устремились к незадачливому художнику.
— Пардон мадам! Извините за недоразумение! — по-французски быстро проговорила Симона.