Французский «рыцарский роман»

Михайлов Андрей Дмитриевич

Выбор наиболее характерных памятников неизбежно будет субъективным. Выбор этот осложняется по меньшей мере тремя обстоятельствами. Первое — это чрезвычайное обилие произведений романного жанра, относящихся к изучаемой нами эпохе; второе — очень высокий литературный уровень этих книг; третье — их неравномерная изученность и — очень часто — отсутствие достаточно надежных критических изданий. Отдавая себе отчет в этих трудностях, мы тем не менее попытаемся охарактеризовать особенности развития романа в период конца XII и первой трети XIII столетия, который представляется нам достаточно важным для развития романного жанра.

Предшествующие этапы эволюции французского рыцарского романа как бы укладываются в промежуток между Вторым (1147—1149) и Третьим (1189—1192) крестовыми походами. Новый этап разворачивается на

фоне непрерывного натиска крестоносцев на Восток. Действительно, в 1202—1204 гг. происходят драматичнейшие события Четвертого крестового похода, когда рыцарские отряды разгромили христианский Константинополь. В 1219—1221 гг. проводится Пятый поход, в 1228—1229— Шестой. Таким образом, крестовые походы с их псевдоромантикой, с их идеями религиозного подвижничества и жертвенности и одновременно все более зримым «материальным интересом» создали весьма своеобразный политический и идеологический фон. Полезно отметить, что обстановка крестовых походов во многом способствовала распространению всевозможных «универсалистских» идей и тенденций, т. е. политическим притязаниям на создание неких наднациональных, «мировых» государств. Как писал советский историк крестовых походов М. А. Заборов, «такие «универсалистские» тенденции были свойственны, прежде всего, Германской империи Штауфенов, а также — в большой мере — англо-французской державе Плантагенетов и в некоторой степени даже Франции, где королевская власть лишь начинала возвышаться» [126].

Эти «универсалистские» идеи несомненно наложили отпечаток на развитие романа. Так, происходящая в памятниках этого жанра настойчивая подмена реальной действительности идеальным королевством Артура продиктована как раз этими политическими тенденциями. Универсалистские тенденции рыцарского романа становятся особенно понятными и актуальными для своего времени в обстановке ожесточенной политической конфронтации (борьба Филиппа-Августа и Ричарда Львиное Сердце и т. п.), что так типично для первых десятилетий XIII в. В обстановке крестового похода наступало временное примирение враждующих клик. Впрочем, примирение оказывалось, конечно, совершенно эфемерным, поэтому можно говорить лишь о ведущей идее, отозвавшейся в проблематике романа, а не о ее реальном воплощении в политической жизни средневековой Европы.

Итак, формирование «универсалистских» идей и усиление религиозной проблематики стали отличительными чертами нового этапа развития французского средневекового рыцарского романа. Нельзя также не отметить падения интереса к античной тематике. Падения — не в читательской среде, конечно, ибо, как мы уже говорили, романы «классической триады» продолжают в это время переписываться в скрипториях. Но новых произведений на античные сюжеты более не создается. Наоборот, тот тип романа, который мы условно называем «кретьеновским», в интересующий нас период получает исключительно большое развитие и распространение. Причем характерно, что романы этого типа начинают трактовать и не обязательно артуровские сюжеты. Наконец, период характеризуется появлением романа еще одного типа: большого многосюжетного и соответственно многоперсонажного произведения, отмеченного тенденцией дать комплексный рассказ о многообразном бытии артуровского мира. Следует заметить, что подобный тип романа будучи кое в чем предвосхищен «Персевалем» Кретьена де Труа получил преимущественное развитие — в стихотворной форме — в немецких землях (например, у Вольфрама фон Эшенбаха) и наиболее полно реализовал себя уже позже в форме прозаического романа, складывающегося в огромный разветвленный романный цикл.

Характернейшей фигурой в области французского рыцарского романа рубежа XII и XIII вв. стал уроженец Бургундии (или Франш-Конте) Роберт де Борон. Он был первым, кто сделал попытку изложить связно весь основной сюжет артуровского цикла. В каком же смысле «основной»? Роберт не стремился ввести в повествование основных персонажей романов Кретьена. Если у него и фигурируют Ланселот или Ивейн, то лишь как участники поисков чаши Грааля, их личные судьбы поэта не интересуют. Для Роберта де Борона артуровское королевство, вообще артуровский мир существуют лишь благодаря и во имя искупительной жертвы Христа, символом которой является у него чаша Грааля. Эта тема красной питью проходит через произведения бургундского поэта.

Вернее, лишь через одно из них —

через его первый роман — «Роман об истории Грааля» (у этого произведения есть и распространенное другое название — «Роман об Иосифе Аримафейском»). Две другие части трилогии Роберта не сохранились. От второго романа, «Мерлин», дошли лишь первые 502 стиха, от третьего, «Персеваль», — ни строчки. Но книги Роберта де Борона были в свое время столь популярны, что мы располагаем, и в большом количестве списков, прозаическими транскрипциями этих произведений, что позволяет в некоторой степени судить об общем замысле романиста. Но эти романы в прозе не являются, конечно, произведениями поэта из Франш-Конте.

Роберта де Борона можно считать новатором, но новатором лишь в том смысле, что он первым принялся за циклизацию тех материалов, которыми располагал. Как романист, как художник, он стоит неизмеримо ниже не только Кретьена, но даже наименее удачливых учеников последнего. Роберт не просто циклизировал кельтские легенды о короле Артуре, его Круглом Столе, о возникновении и упадке идеального артуровского королевства. Роберт эти легенды в значительной степени переосмыслил. Переосмыслил исключительно в христианском духе, с сильным налетом цистерцианских идей.

Роман о Граале Роберта де Борона невелик по объему (оп вдвое меньше любого из романов Кретьена), тем не менее в нем охвачен достаточно большой временной промежуток и описаны события, важные как для дальнейшего развития романа в прозе, так и для выявления идей автора. Книга отчетливо членится на три неравные части. Первая (ст. 1—960), основываясь на кратких упоминаниях в канонических Евангелиях и на более подробном рассказе из апокрифического «Евангелия от Никодима», повествует о страстях господних, о подвиге Иосифа Аримафейского, о его пленении и вызволении из тюрьмы. Здесь нашлось место и для краткого рассказа о грехопадении Адама, о библейских патриархах, о первом пришествии, проповеди новой веры, предательстве Иуды, Голгофе, путешествии Иисуса по аду и т. д. Здесь можно выделить очень маленькую (ст. 717—960), но очень значительную в идейном плане часть романа, которая описывает первое появление Грааля, появление во всем его блеске и чудесном могуществе. Здесь Иосифу открываются и волшебная сила святой чаши, и связанная с нею благодать. Грааль связывается Робертом де Боропом с идеей спасения путем приобщения к чудесной чаше. Как известно, в огромной литературе о Граале отыскиваются разные толкования этой реликвии. Множественность источников отозвалась и многосмысленностью мотива приобщения героя к Граалю. В нем, в Граале, видели не только чашу евхаристии, но и камень библейского пророка Даниила, и философский камень алхимиков, и талисман кельтских мифов, и даже «горюч камень» русских былин. Если, скажем, у Вольфрама фон Эшенбаха (в значительно большей степени, чем у Кретьена де Труа) Грааль лишен своих изначальных христианских черт, превратившись в волшебный камень, неиссякаемый в еде и питье, то у Роберта де Борона как раз развита христианская сторона легенды.

Все это описание Грааля пронизано религиозной символикой. Обряд причащения описан подробно, ибо в нем фигурируют символы предметов, связанных с легендой об Иосифе Аримафейском:

Joseph, bien sez que chies Symon

Menjei et tout mi compeignon,

A la Cene, le juesdi.

Le pein, le vin у benei,

Et leur dis que ma char menjoient

Ou pein, ou vin mon sane buvoient;

Ausi sera representee

Cele taule en meinte contree.

Ce que tu de la crouiz m’ostas

Et ou sepulchre me couchas,

C’est l’auteus seur quoi me metrunt

Cil qui me sacrefierunt.

Li dras ou fui envolepez

Sera corporaus apelez.

Cist veissiaus ou men sane meis,

Quant de men cors le requeillis,