Франек
Шрифт:
— Вот как? — усмехнулся Мушек.
— Ну да. Повсюду таскаются за мной. Где бы я ни был, они меня находят. На этот раз прошло недели две, прежде чем они меня разыскали. Теперь уже не отстанут. Упрямые. Летят за мной, даже когда я в туалет иду.
— Они у тебя что, дрессированные?
— Нет. Просто я спас им жизнь. Еще когда работал у нотариуса, того, с ружьем. С тех пор они повсюду за мной таскаются… Ничего не могу поделать.
— Но ведь это было тридцать лет назад! — вскричал Мушек. — Птицы столько не живут!
— Не скажи! Они живут столько же, сколько люди, — он указал
— Дядюшка? Ну-ну.
— Не веришь? Смотри.
Франек поднялся на ноги и зашагал по дорожке. Дошел до калитки, обошел вокруг дома и вернулся к скамейке. Птицы не отставали ни на шаг и, когда он снова уселся, сгрудились у его ног.
— Видел? — спросил не без гордости. — Теперь-то уж они меня не отпустят.
— И фрукты жрать не будут?
— А я почем знаю?
Сапожник Мушек задумался. Потом сказал:
— Никому не рассказывай, Франек. Даже моей жене. А то через пару дней об этом будет болтать весь город. Им вовсе не обязательно знать, что ты с птицами… — он сделал рукой неопределенный жест, — в дружбе.
— Это они со мной в дружбе! — воскликнул Франек. — Они мне осточертели!
— Ладно, отстань, у меня голова болит, — для убедительности Мушек схватился за голову, — а ты еще этих дармоедов мне на шею повесил! Они сожрали у меня добрую половину плодов, а самое лучшее в мире пугало для них что твой клоун! И все из-за тебя. Сам заварил кашу, сам теперь и расхлебывай.
— Что же мне делать? — встревожился Франек.
— Работать будешь.
— Работать?!
— Ну да. Птиц пасти.
— Да это же не я их пасу. Это они меня пасут! Мушек махнул рукой:
— Какая разница-то? Пока ты сидишь здесь, на скамейке, мои деревья в безопасности. Ясно?
— Угу…
— Я куплю целую кучу газет, чтобы ты не скучал.
— Спасибо.
— Завтра же и начнем, — сказал Мушек. Потом вынес из дома кусачки и уселся разбирать пугало. Отмахнулся от Франека, желая показать, что слышать ничего не хочет, и вообще ужасно расстроен полным неуважением к своему пугалу, и теперь, в наказание, Франеку самому придется выполнять роль такового. Потом удалился с драгоценным чучелом под мышкой.
Франек оглядел птицу своих ног и прошептал:
— Так бы вас всех и передушил. По одной.
Новость о необыкновенном влиянии Франека на пернатых облетела наш городок быстрее молнии. Люди приходили издалека, чтоб только увидеть, как он сидит на скамейке в окружении нескольких сотен птиц.
Это было настолько странное зрелище, что у забора постоянно толпились люди с раскрытыми от удивления ртами. И качали головами. Вдоволь насмотревшись, окликали Франека: что, мол, все это значит. Но он только прикладывал к уху ладонь, кричите, мол, громче — ведь из-за птичьего гомона нельзя было разобрать ни слова. А если кричали громче, из дома выскакивал сапожник Мушек с недошитым ботинком в руке и бежал прямиком к забору, выкрикивая на ходу:
— Подите к черту! Это вам не цирк!
Зеваки отступали на пару шагов. Ребятишки, напротив, протискивались вперед и спрашивали его:
— Пан Мушек, а что это Франек там делает?
Мушек наклонялся вперед, чтоб сквозь прутья забора разглядеть дерзкого мальчишку.
— Сам, что ли, не видишь, негодник?
— Не-а.
— Работает.
Зеваки хихикали. Мушек замахивался ботинком, и толпа рассасывалась так же быстро, как перед тем собралась.
Если сапожника не было дома, Франека охраняла невестка. Приносила из чулана метлу и размахивала ею над забором, стараясь достать кого-нибудь из любопытных. Но ее всерьез не принимали. Люди со смехом отскакивали, и те, кого она задевала, смеялись громче всех.
Однажды она заехала почтальону Мотылю по голове — стоя слишком близко к забору, тот зазевался. Он упал как подкошенный. Из огромной сумки на землю посыпались сотни писем в белоснежных конвертах. Пани Мушек перепугалась до смерти — решила, что убила единственного нашего почтальона. Но пан Мотыль тут же открыл глаза, покачиваясь, поднялся на ноги и принялся осыпать ошарашенную сапожницу комплиментами:
— Брависсимо, мадам! Брависсимо! Я это заслужил… Именно это… Вот бы моя жена хоть чуть-чуть походила на вас! — бормотал он, ползая на четвереньках и подбирая письма.
Но кое-что изменилось. Франек работал, и отношение пани Мушек к деверю стало иным. Вместо того чтобы хвалить его: наконец-то, мол, стал похож на брата, сапожница к нему придиралась. То ей вдруг не понравится, как Франек за столом держит вилку и нож; то, как он поет в ванной, то его привычка вывешивать кеды на шнурках за окно. Что бы Франек ни делал, как бы ни старался ей угодить — смягчить невестку не удавалось.
Как-то раз они вдвоем сидели в кухне. Было еще лето, хоть август уже кончался и дни стали заметно короче. Косые лучи вечернего солнца падали прямо на стол, за которым они сидели. Мушек ушел к клиенту: снимать мерку для новых ботинок. Пани Мушек и Франек пили вишневый сок. В доме еще с обеда ощущался запах жареной курицы. Сапожница сидела на стуле и смотрела в окно. Оба молчали.
Пани Мушек не произнесла ни слова, не удостоила деверя ни единым взглядом, но Франек твердо знал, что опять провинился, что-то сделал не так. Он был убежден, что на самом деле невестка смотрит на него. И чем демонстративнее она отворачивалась, тем крепче становилось в нем чувство вины, хотя он и понятия не имел, в чем эта вина состоит. Наконец он не выдержал и прервал молчание.
— Ты сама забила курицу? — спросил он.
— Нет, — ответила она не шелохнувшись.
— Тебе что-нибудь рассказать? — предложил он.
— Нет, спасибо.
— Могу почитать вслух… только принесу газету, она наверху.
—Сиди.
Пани Мушек смерила Франека взглядом, который более походил на острый кинжал. Глаза ее с укором задержались на его лице, оглядели шею, рубашку и даже брюки. Он позабыл все, что хотел сказать.
— Как случилось, что ты в жизни ничего не достиг? У других работа, постоянный доход. Дом, дети… А у тебя? Пачка старых газет в рюкзаке. Как ты так можешь? Просто не понимаю.
— У меня есть еще шорты и кеды.