Франкский демон
Шрифт:
— Это наша повелитель вашему королю придёт и всыплет, — не остался в долгу Хасан. — Это ваша полезла! — Ему не слишком хотелось спорить, он огрызался только для порядка. Бывшего стражника темницы в Алеппо гораздо больше интересовало другое. — Смотрел, смотрел, — признался он, — ты или не ты? Вот поближе подходил, гляжу — ты. Не юн стал, совсем не юн. Возмужал мал-мало. Семью завёл?
— Нет. А ты?
— Я старый, — вздохнул Хасан. — Помирать скоро...
Оставив без внимания стариковские жалобы сарацина, Ивенс воскликнул:
— Знаешь, кого я встретил? Не поверишь! Рамдалу, или как он там по-вашему-то? Авдалла? Так вот, жив он! Язычникам служит! Представляешь?!
— Ясный дела, жив, — как ни в чём не бывало отозвался противник, даже и не обратив внимания на слово «язычники». — Такой разве убьёшь?
— Его ж на наших глазах убили?
— Он морок навёл на стражников, —
Наступила пауза. Каждый подумал о своём. Те же из турок, кто находился сзади, сообразили наконец, сколь тщетны их усилия, и стали отступать, уволакивая убитых. Хасан, отойдя на несколько шагов, вдруг вскинул голову и закричал:
— Эй, Ивенах! Ивенах! Та женщин овдовел! Давно, давно овдовел! Муж её помер. Много лет, говорили, помер! Совсем. Она с сын...
— Где она?! Где?! — воскликнул Ивенс, который сразу понял, что Хасан имел в виду Кристину. — Как она?!
Бывший стражник прокричал что-то в ответ, но ватранг не расслышал: как раз в тот момент старания Берси Магнуссона увенчались успехом, и огромная махина моста с грохотом рухнула в ров за спиной у Ивенса. Тот невольно оглянулся, а когда вновь повернулся и посмотрел на турок, Хасан уже исчез в толпе. Теперь для них больше не было смысла атаковать викинга, оставалось лишь отомстить упорному кафиру. Однако, прежде чем сарацины решились напасть, он, закинув за плечо свой огромный меч, достал висевший на поясе за спиной якорь-кошку и принялся раскручивать линь.
Действия христианина здорово озадачили турок: они сообразили, что происходит, только тогда, когда он, благополучно закинув якорь, крепко зацепившийся «когтями» за зубец стены, проделал уже половину пути наверх. Вытащив луки, мусульмане осыпали храбреца градом стрел, практически не причинивших ему никакого вреда, поскольку острые наконечники вязли в толще войлока его гамбезона. А если какая-нибудь из стрел и пробивала его, дальнейшее продвижение её останавливали кольца доспехов или толстая кожа штанов Ивенса [76] .
76
Хроника донесла до нас рассказ о подвиге рыцаря по имени Yveins (иначе Ivenus), который один преградил дорогу язычникам. Тех из них, кто осмеливался слишком приблизиться к нему, он просто убивал: «II пе bougeait mie et tuant tous ceux qui Tapprochaient de trop pres».
Тут подоспели воины, дежурившие на стене: они схватились за линь и принялись тянуть его вверх, так очень скоро викинг оказался вне опасности.
«Кристина, — думал он, не обращая внимания на восторженные выкрики товарищей и дружеские похлопывания по спине — все видели, какой урон нанесли врагам «немцы», а в особенности их предводитель. — Кристина, как она там? Сын? У неё же не было сына?»
Все веселились — как-никак свадьба. А осада — что она? Так себе! Ерунда! Восхищенный подвигом Ива де Гардари, князь Ренольд посвятил ватранга в рыцари. Но, несмотря на это, никогда ещё гордый и бесстрашный морской разбойник не чувствовал себя таким одиноким и несчастным. Может, он просто постарел? И в самом-то деле? Ведь четвёртый десяток лет его уже перевалил за середину.
Тем временем наступала пора начать долгожданную брачную церемонию. Голь и бедноту, как водится, в княжеский дворец не пустили: там едва хватало места для ноблей с дамами и многочисленной челядью. Однако праздник есть праздник, он — для всех, не пристало подданным скучать на свадьбе своего будущего господина.
Паломник из Шатийона, с юных лет известный своей щедростью, открыл подвалы замка для податного народца. Солдаты гарнизона выкатили бочки с вином, тут же резали свиней и баранов — благо и тех и других хватало в избытке, хотя, несмотря на это, отправляя гонца в Иерусалим, князь просил короля поторапливаться, мотивируя это тем, что положение весьма угрожающее, так как в Кераке не хватает пищи [77] .
77
Вот что говорит по этому поводу Эрнуль,
В общем-то ситуация сложилась малоприятная; её даже можно было бы назвать трагической, если бы не некоторая комичность всего происходившего; под стенами замка в нижнем городе бесчинствовали солдаты Салах ед-Дина, а в самой цитадели пир шёл горой. Чтобы жизнь не казалась христианам слишком сладкой, у подножия Скалы Пустыни были установлены девять мангонелей, которые время от времени перекидывали во двор крепости огромные камни, трупы людей и животных и прочую дрянь, совершенно не соответствовавшую торжественности момента [78] .
78
Мангонели, требюшэ, перрье, «кошки» — всё это тяжёлые метательные машины (полезный груз до четверти тонны), получившие распространение на Востоке в XII веке с ростом мощи замковых укреплений.
Впрочем, последнее делалось со зла, поскольку тяжёлые снаряды мощных камнебросалок, которым полагалось разрушать стены замка, не приносили им почти никакого вреда, слишком крепкие стены оказались у Керака — не по зубам пришлась льву Салах ед-Дину волчья нора иб-ринза Арно.
Поскольку, как уже говорилось, большинство обитателей крепости не удостоились счастья лицезреть обряд венчания, они затеяли свою шутейную свадьбу. Жонглёров и певцов хватало, однако организацию и проведение «брачной церемонии» взял на себя оруженосец князя Караколь. Вообще-то ему полагалось находиться внутри дворца, однако в последнее время любителю пошутить здорово не везло. Началось всё с того памятного дня, когда Берси Магнуссон подарил хёвдингу Петраланда сокола. Птица, оказавшая столь серьёзную услугу своему новому хозяину, отчего-то невзлюбила Караколя. Она точно понимала человеческую речь, и в частности язык франков, и не забыла шуток оруженосца. И вот однажды пришёл момент для мести; по оплошности сокольничего Крысолов напал на Караколя, вцепился в лицо и совершенно изуродовал его.
Но нет, как уверяют, худа без добра; многие вспомнили, что у оруженосца когда-то было имя, и иные стали называть его Русселем. Однако... нет, видно, и такой бочки мёда, в которую бы ни у кого не возникло искушения подлить немного дёгтя: к забытому, как казалось навсегда, имени добавили новое прозвище — Бельмастый. И хуже того, изменилось так же и отношение Ренольда к весельчаку; предложив тогда Караколю поймать крысу, князь не забыл о своём пожелании и хотя как будто бы сменил гнев на милость, в дальнейшем явно охладел к шуткам слуги. В общем он на деле превратился в шута, причём в шута нелюбимого. В день бракосочетания ему передали волю господина: Томас Ла Брасс, отмеченный Ренольдом и занявший место Бельмастого, принёс ему кошель с серебром: «Сеньор желает, чтобы ты повеселил его эсклавонов».
Всё ещё надеясь на возврат княжеской милости, бывший оруженосец, воодушевившись, более чем рьяно взялся за дело. Он решил показать господину, какого верного слугу, какого бессребреника тот может потерять, и заявил, что не возьмём себе ни единого денье, а всё потратит на устроение церемонии. Поверх пёстрой Шутовской одежды, которую Ренольд велел носить Караколю всегда, он напялил несколько плащей и гарнашей [79] , разной длины, разного качества и отделки. Получились некое подобие одеяний священнослужителя — стихаря, далматики и фелони.
79
Короткий плащ, что-то вроде пончо.