Франсуаза, или Путь к леднику
Шрифт:
Вышли на воздух, а он - морозистый: холодный фронт, пока были в музее, пришел с севера. Темная туча погасила осенние краски, желтизна померкла в сквере на площади вместе с багрянцем.
– О боже!
– воскликнула Люба.
– Мой муж!
На той стороне улицы - ближе к перекрестку - стоял человек в светлом костюме. Издали муж Любови напоминал иностранца.
– Черт, он нас увидел!
– И что?
– проскрежетал Адмиралов, не находя места правой руке.
– Поздно. Будем вместе.
Она помахала мужу рукой, тот ей помахал.
– Вы ничего не знаете. Мой муж в нашем центре проходил курс терапии. У него патологическая
– Андреевич. А зачем?
Любовь не ответила. Переходили улицу - наискосок, по направлению к мужу Любови. Муж Любови стоял на месте и смотрел на них.
Франсуаза на какую-то секунду Адмиралова отпустила, - ну может, на три, на четыре секунды.
– При чем тут муж?
– мелькнуло в мозгу Адмиралова.
– Какая ревность еще?
– Он сам, жертва ревности, самой невероятной, какую только можно представить, а этот при чем? Ревнивец в белом костюме показался Адмиралову глупой пародией на Франсуазу.
– Неужели преследовал?
– спросила Любовь, словно Адмиралов знал что-то.
Вот так и меня, Адмиралов подумал. Вслух же сказал:
– Будет бить?
– Зря шутите. Только пожалуйста: мы с вами на вы!
Они и без того были на вы.
– Без паники, - успел сказать Адмиралов.
Подошли. Костюм оказался льняным. Но ничего иностранного при ближайшем рассмотрении в муже Любови не оказалось. Разве что был выбрит наголо. Как тибетский монах. И одет не по погоде легко.
– Максимушка, дорогой, ты здесь? Как здорово!
– она поцеловала мужа в щеку (и он ее в щеку).
– Тебе не холодно? Познакомьтесь. Это Максим, он мой муж. А это Андрей Андреевич, мы с ним в одной группе курильщиков.
Адмиралов и муж Любови были примерно одного возраста.
Максим протянул руку и сказал:
– Макс.
Лицо патологического ревнивца, показавшееся Адмиралову на расстоянии очень свирепым, теперь, вблизи, казалось вполне даже приветливым.
– Андрей, - перепредставился Адмиралов (самое изнывающе-ноющее положение руки - это когда тянется на весу к рукопожатию).
– Очень приятно, - сказал Макс, и вряд ли бы его улыбку было правильно назвать зловещей.
Зато ответное «очень приятно» на лице Адмиралова отобразилось недоброй улыбкой-гримасой.
– Нам задали посетить музей, - поспешила отчитаться Любовь.
– Мы встретились прямо в музее. Осматривали экспонаты... Представляешь, там уже нет мумий!
– Хотите бросить курить?
– спросил Макс Андрея и веско добавил: - Там хорошая школа.
Вероятно, он имел в виду психотерапевтическую школу, к адептам которой принадлежали специалисты центра психической помощи.
Знает, о чем говорит, Адмиралов подумал.
Редкие снежинки вместо капель дождя падали с неба. Одна легла на голую голову Макса и мгновенно растаяла.
– Ну, мы пойдем, - сказала Любовь тяжело молчавшему Адмиралову.
– До свиданья, Андрей Андреевич.
Макс вновь протянул ему руку, не очень решительно:
– А не пойти ли нам вместе...
– Андрею некогда, Андреевичу, - быстро сказала Любовь.
– Он торопится. А ты замерз.
– Да, да, я тороплюсь, - охотно согласился с ней Адмиралов.
И они разошлись (его действительно ждали пиявки).
10
Вдоль одной стены тянутся деревянные полки, разделенные перегородками на ячейки. В каждой ячейке лежит священная книга. Вместо обложек у книг дощечки - сверху дощечка и снизу дощечка. Каждая книга многократно обмотана красной лентой. Так и лежат они, эти книги, окутанные лентами, каждая в своей ячейке. Рядом с некоторыми на полке я увидел монетки. Я тоже захотел отметить какую-нибудь книгу монетками. Достал мелочь и положил рядом с одной, перед которой ничего не лежало. Не знаю, на что я жертвовал. Вряд ли на книгоиздание.
Подошел наш с тобою биограф. Он спросил меня, которая из книг будет Тибетской книгой мертвых. Я сказал, что откуда ж мне знать. Он: я думал, ты знаешь, я думал, что та, - показал на мою. Я спросил: почему она должна обязательно быть Книгой мертвых? Только потому, что я пожертвовал ей несколько рупий? Слушайте, отозвался Командор, вы хоть одну, кроме Книги мертвых, знаете тибетскую книгу? Да и ту понаслышке! Он сказал, что Тибетской книги мертвых здесь нет и быть не может и что не надо демонстрировать свое невежество. Я не был уверен, что он прав. Мне захотелось узнать. Я попытался правильно сформулировать вопрос и с ним обратился к монаху. Но монах, вежливо улыбаясь и глядя на меня ясным взором, сказал, что не понимает вопроса. То ли верно не понял, то ли не захотел отвечать.
Люба стала расспрашивать о прежнем ламе этого монастыря. Его огромная черно-белая фотография в рамке, украшенной лентами и цветами, стояла на высокой скамье у стены среди изображений воплощений Будды. Человек с фотографии улыбался, может даже смеялся, но был он настолько худ, не сказать изможден, что его костлявое лицо, озаренное этой широкой и открытой улыбкой, казалось не совсем человеческим - каким-то скорее инопланетным, не нашим. Монах рассказывал о заслугах этого человека, снискавшего известность в сфере культуры (писал стихи) и на поприще дипломатии (был одно время где-то послом). Фотография будущего ламы, на сей раз цветная и небольшого размера, вся в цветах, красовалась у входа. То был снимок мальчика. Оказывается, умирая, прежний лама указал, где искать того, кто станет его инкарнацией (правильно ли я объясняю?). В долине Нубра. Испытав множество малышей, нашли искомого: он безошибочно определил предметы, принадлежащие прежнему ламе. Сейчас ему пять лет. Чуть позже он появится в монастыре и проведет здесь год, а потом его отправят обучаться на юг Индии, он забудет свое прежнее имя и больше никогда не увидит родителей. Я подумал о Феде. Забыть об отце, о родителях?.. Не звонить, не писать? Носиться со своим Пазолини? Причем, говоришь, Пазолини? Да ни причем! Просто мне это напомнило фильм Бертолуччи. А Федя, ты знаешь, повернут на старом итальянском кино.
Еще мы видели мандалу. Это символ всего мироздания, можно проще сказать: символ - всего. Одновременно это временное жилище божеств. Мандала напоминает ковер, но то, что мы видели, было не соткано из нитей, а сложено из разноцветных крохотных камушков, почти песчинок. Мандала очень красива. Четыре монаха изготовляли ее в течение семи дней. Они только что закончили ее. Нам повезло, могли б не увидеть. Сейчас она хранится под стеклянным четырехгранным футляром, но уже завтра ее не станет. Завтра монахи посредством молитв и прямых обращений к божествам попросят их покинуть мандалу, а потом ее ритуально смахнут с доски особыми кисточками. Сама понимаешь, бренность бытия и все такое... А песчинки, если тебе интересно, принесут в ларце к реке и высыплют в воду.