Фрумсум Фруниско
Шрифт:
По мосту полагается ходить пешком, но накануне неизвестный лихач быстроходной машиной едва не сшиб новгородского князя, пока тот осуществлял надзор и давал боярам ценные указания. Князь прогневался, приказал разыскать лиходея. День, ночь, сутки прочь, ищут, не могут найти. Немудрено, нарушитель числился в составе поисковой команды.
Туристка из бронзы вслушивается в музыку, звучащую на другом берегу Волхова. Уроженец Новгородской губернии Рахманинов, зимой и летом облачённый в пальто, кашне и шляпу, наигрывает собственные сочинения. В его репертуаре знакомая с юности
А может, туристка мечтает о фрегате «Флагман»? Он никуда не плывёт, «… зато любой войдет сюда за пятачок, чтоб в пушку затолкать бычок, и в трюме посетить кафе и винный зал…»**.
Мы там были, мёд-пиво пили, ёрзали на лавках в мокрых штанах, не утерпев, искупались в Волхове до начала банкета. Какой корабль имел в виду неформальный гусляр? В Ростове-на Дону на приколе – «Петровский причал», в Ялте – «Эспаньола», в Новгороде – «Флагман». Странник со стажем, он в Новгороде в юности спроектировал колонну театра, ставшую стелой самоубийц – с сорокаметровой высоты несколько горемык бросились камнем.
Покидали Великий Гусляр в спальном вагоне с душем в каждом купе.
– У нас любит ездить жена хозяина области, – доверительно шепнула проводница.
– Кладёт ли мадам в туфлю бронзовой туристки обязательную для возвращения монету? – не решился задать я бестактный вопрос.
IX.
Ошибка Петра
Босяк С Пирожным
Собака В Ковре
Гимн Невского
Казак-Свистун
Магический Замок
Без Очереди В Эрмитаж
В этом городе глаза мои меняли цвет, приближаясь к зелёному. Эй, кто там рассказывал про прошлые жизни? Стою на Дворцовой площади, не веря глазам. Кручусь в разные стороны и не могу отделаться от мысли, что всё мне знакомо, а ведь впервые в бывшей столице империи. Этот город из какого-то параллельного пространства рождает надежду, что всё могло и может пойти другим путём. Москва вернула статус не только благодаря большевикам, но и в силу тяготения страны к более органичной столице.
Сырой мороз, январь. Прохожие прячут лица от ветра. Юра-Верес не придумал ничего лучшего, чем притащиться в Северную Пальмиру в лёгких ботинках. Пританцовывает на ходу, ругает Петра:
– Нет чтобы построить столицу на юге!
Зимой бывают дни, когда солнце сюда заглядывает на пару часов. Да и Москва – не солнечный город.
В утешение рассказываю замороженному человеку, как будущий солист бит-квартета провалился сквозь лёд Невы. Идёт, леденеет, прохожие сострадают:
– Выпей, мальчик стакан водки.
– Да, водки бы неплохо, – шепчет горемыка.
– Давай зайдём куда-нибудь, согреемся.
Куда-нибудь – оказалось кафе с подходящим названием «Север», бывший «Норд». Он выпил кофе, закусил пирожным, растаял, снял ботинки и носки, протянул босые ноги в блаженстве.
– А что? Может, я иностранец, – говорит. Настоящие иностранцы за соседним столом в изумлении таращили глаза на питерского босяка.
С Юрой мы забрели в ресторанчик на окраине и уселись на пустой веранде.
– Не нравится мне эта скатерть с дыркой, – скривился он. На соседнем столе самобранка была чище и целее, и мы взялись за уголки.
– Эй, мальчики, нам водочки и закуски побыстрее, – крикнули входящие в в ресторан офицеры. Облачены мы были в отутюженные белые рубашки и чёрные брюки – официантскую униформу.
В нулевых горячие поклонники ленинградского рока, клюнув на мифы о культовом «Сайгоне», зашли в кафе, где людей творческих сменили люди лихие. За нами следили, потом пригласили в гости. Отбились хитростью, сделали вид, что вышли покурить.
– Привозят милиционеры что-то завёрнутое в ковёр на кладбище и говорят – собака, – пугал нас питерский таксист, бывший могильщик. – А я вижу, не собака, но молчу, подхораниваю в какую-нибудь важную могилу.
– Эх, Ладога! Родная Ладога, – хором грянули моряки, марширующие строем, и я вспомнил, как мы орали эту песню на военных сборах. Сорок лет прошло, столько всего важного позабыл, а старые слова помню.
Северная столица теряется под натиском армии Ассолей разного возраста и пола, жаждущих цветных парусов, прибывших в сопровождении домочадцев. Нас бесцеремонно толкали романтичные господа и дамы. Дабы избежать дурного слова и глаза, мы уходили от Невского вглубь города.
Гимн Невского проспекта – песня группы «Мануфактура», в одночасье прославившейся в музыкальных кругах, теперь почти забытой: «Невский проспект, бывают в жизни дни, ты, молча, идешь мимо цветных витрин». Кассету с альбомом «Мануфактуры» я купил в привокзальном ларьке звукозаписи в декабре восемьдесят третьего. Вторая сторона кассеты была отдана под «Радио Африка» – одну из вершин творчества «Аквариума». «Мануфактура» не столь искусна и полифонична, но мелодична, сентиментальна – в стиле молодого Маккартни.
На песню «Невский проспект» смонтировано видео с кадрами советской кинохроники, где по главной улице города гуляют ленинградцы, в толпе различим радостный и лёгкий Мистер Трололо. Таким его встретил и я на Ленинградском вокзале в Москве. Он шёл, улыбчивый, подтянутый, несмотря на почтенный возраст.
И я каждый приезд не мыслю без похода по Невскому. От площади Восстания иду мимо Лиговки, воспетой бардом, жившим неподалёку, его мы тоже встречали в компании друзей, вальяжного и уверенного в себе…
«Только песня казаку во степи подмога»*, – бодро затянул наш ресторанный оркестр, и барабанщик сморщился от оглушительного свиста. За его спиной встал свистун, всей душой полюбивший наш скромный репертуар. Словно отъявленный голубятник, он запустил пальцы в рот и стал проклятием вечера.
Угол Литейного и Невского – любимое место писателя, в манере которого пытается строить диалоги каждый второй журналист. Каждый первый фотокорреспондент – копия его Жбанкова. Ему завидуют, обнаружилось множество друзей и подруг, уверяющих, что писателем он был средним, но вот беда – воспоминания излагают стилем, далёким от совершенства.