Фрумсум Фруниско
Шрифт:
– Правда, что источником вдохновения для вас были Элвис Костелло и группа «Полис»? – нахально спросил я его несколькими годами позже.
После триумфального выступления главной металлической группы – «Ария» разгорячённые юнцы переворачивали милицейские автомобили.
«Машина времени» напоминала свадебный ансамбль. Клавишник и гитарист рассказывали друг другу что-то смешное, солист препирался с милиционерами, не пускающими на сцену поклонниц, один басист честно работал, но всё равно получалась какая-то застольная музыка. Может, слишком горячо принимал Дон?
Звукорежиссёр группы «Галактика» скромно сидел за пультом, выбегал на сцену для участия в шуточном поединке: рок против диско. Под свист и улюлюканье поклонников тяжеляка возвращался на место, кто знал, что он станет поп-звездой девяностых? Его будущий соратник, в ту пору виртуозный бас-гитарист группы «Рок-Ателье» выделывал такие коленца, что грохнулся о сцену, уронив шляпу.
Мы с трепетом внимали героям сцены.
– Ты заметил, что на пульте в основном крутят две ручки: вторую и девятую, – тревожно спросил наш звукооператор Вова.
В Ростове были и свои интересные музыканты. Группу «Там! Нет Ничего!», приехавшую на наш фестиваль, мы поселили в бывшем пионерском лагере, где ростовчане забавлялись, словно барчуки на крестьянском подворье. Ездили на свинье, ловили карасей, собирали гербарий.
В спутник Ростова Азов меня послали по разнарядке на курсы повышения квалификации в середине восьмидесятых. Формальная учёба запомнилась откровениями литераторши, познакомившей нас с антисталинским «Огоньком» и оживлёнными из небытия книгами, а также несколькими происшествиями.
Среди стажёров был хрестоматийный южанин. Первые дни он кутил в ресторане, словно разгулявшийся Киса, затем месяц перебивался с лука на хлеб.
Добирался я в Азов автобусом из Ростова. Пассажиры, терпеливо ожидавшие посадки в очереди, были бесцеремонно оттеснены тремя нахрапистыми мужичками. Пытаясь задержать нахалов, я ухватил ближайшего за штаны, они сползли, показав незатейливые трусы в горошек.
Проныра опешил, законные пассажиры потекли в автобус. В салоне мы оказались рядом, я приготовился к драке, но конфликт сам собой был исчерпан, выяснилось – банда едет в Азов на суд в качестве обвиняемых.
Слияние рек Дон и Азовка – раздолье для комаров. Азовчане гуляли по парку, обмахиваясь свежесломанными большими ветками, а мы шли казачьим путём корабликом азовского коммунхоза к Таганрогскому заливу по Дону. Стол на палубе едва держался на ножках: уха из судака и запечённый карп, зразы из сома и голубцы в виноградных листьях, синенькие и раки, утка с яблоками и пирожки с ливером, мясные крученики и вареники с картошкой. Всё было домашнее, наваристое, жирное. С тенистых берегов за нами следили цапли и аисты, в воде пылал закат, а мы всё ели и пили.
Ранним утром освежались в Азовке. Вода холодная, чтобы не простудиться, переодевались тут же. Смелый товарищ, не прикрывшись полотенцем, снял мокрые плавки. Отныне пловца у реки каждое утро караулила романтичная азовчанка. Он всё же простудился и лечился подаренным мёдом. При досмотре в аэропорту банку отобрали, и бедняга долго стоял в смятении. Внезапно глаза его сверкнули, он прыгнул, как тигр, схватил мёд и был таков. Люди в форме оторопело смотрели вслед, размышляя, нет ли у беглеца чего-то более ценного?
Редактор азовской газеты предложила встречу с местным поэтом. Мы отнеслись к идее скептически, в каждом местечке есть чудак, и не один, мнящий себя вторым Пушкиным или третьим Есениным, и вдруг услышали: «Я врастал в этот город, как личинка в янтарь…»*.
Автор бросил литературный институт, работал на заводе, передал на концерте несколько стихов популярному исполнителю. Тот написал музыку, вышло несколько хитов, самым известным стала «Попутчица».
Послушав поэта, засобирались домой. Выпили кефира на завтрак. Субботним утром в гостинице никого. Идём по пустынному коридору, а в спину резкий, как выстрел, клич горничной:
– Стаканы кто мыть будет?!
XIII.
Пожарный Поэт
Борцы За Трезвость
Рыжий Остров
Снегурочка Стала Золушкой
Единственная
Три Минуты Молчания
Пузырёк С Кислотой
На Кубань наша семья переехала в середине семидесятых. Станичники к чужакам относились насторожённо, в ходу было деление на казаков и пришлых. Потомки первопоселенцев гордо называли свои фамилии, непривычно звучащие для москалей: Пыдык, Бардак, Сердюк. Колхозники – памятливый народ, показывали, где находились земли, принадлежавшие их предкам до революции. Двадцатый век был немилосерден к Кубани. Староминская, пережив две войны и голод, за сто лет почти не прибавила жителей.
В станице начинал карьеру следователя автор «Марша Турецкого», в прокуратуре мне показывали документы, написанные его рукой. Здесь родился актёр, сыгравший Ломоносова, жил поэт Иван Варавва. Когда он заглянул в редакцию местной газеты, журналисты его встретили радушно, накрыли стол, но быстро испарились, оставив на моё попечение. Мы отправились, куда глядели глаза поэта, спутник был говорлив.
Я узнал, что настоящий поэт рождается один на миллион, что история о награждении бойца красными шароварами в фильме «Офицеры» списана с его деда, научился по форме ушей определять национальность, а на языке чесалось:
– Разбойник Варавва* кем вам приходится?
Поэт остановился, как стреноженная лошадь, и воскликнул, показав на красное здание:
– Это что?
– Пожарная часть.
– Пошли.
Не слушая вялых уговоров, мол, неудобно отрывать людей от службы, устремился к вожделенному месту.
Я объяснил брандмейстеру, что перед ним классик, почётный житель, народный депутат, лауреат премий, человек, имеющий отношение к красным шароварам, и прочая, прочая. Начальник смекнул, что к чему, и вскоре перед нами красовались запотевшая бутыль и тазик крупно нарубленного салата.