Фрунзе. Том 1. Вираж бытия
Шрифт:
– А что же вы не спрашиваете, что я вам только что сказал? – поинтересовался Фрунзе, усевшись на свое место. – Или всем все понятно?
Присутствующие вновь промолчали, обозначив кивок – дескать, да, понятно. Разве что Брусилов ехидно улыбнулся, раскусив замысел.
– Павел Ефимович, – обратился Фрунзе к Дыбенко. – Как начальник Артиллерийского управления снабжений РККА, помогите товарищам. Вы же видите – стесняются. Объясните им сложные и непривычные слова.
В сухопутной армии артиллерия, равно как и инженерно-саперные войска, являлась сосредоточением
Да, на фоне того же Ворошилова он смотрелся выигрышно. Сначала он окончил два класса земской школы. Потом – три класса начального городского училища. Читать-писать-считать он определенно умел. И даже какие-то основы физики знал да иных предметов. Для простого крестьянина из бедной многодетной семьи – очень неплохо. Даже хорошо.
А вот дальше начиналось чудо-чудное.
С сентября 1920 по май 1921 года он учился на младшем курсе Военной академии РККА. А с октября 1921 по июнь 1922-го – на старшем. По итогам окончания которого Павлу Ефимовичу засчитали окончание этой академии.
На первый взгляд – неплохо. Вон какой скачок! Талант!
Но на деле – чистой воды фикция. Потому что Дыбенко, равно как и прочие подобные слушатели, был технически не готов к освоению программы бывшей Академии Генерального штаба. Она требовала за плечами базиса из курса военного училища. Как минимум. Из-за чего вся эта история с его образованием напоминала знаменитую фразу из кинофильма «Джентльмены удачи»: «Вот у меня один знакомый, тоже ученый, у него три класса образования…». Ибо, если проводить параллели, то этот рывок примерно соответствовал поступлению в вуз после освоения программы 5–6-го класса школы.
Ясное дело – чего-то Дыбенко в академии нахватался. Но по верхам, бессистемно и, скорее всего, даже не понимая сути вопроса. Как несложно догадаться – этого было ничтожно мало для полноценного выполнения обязанностей на столь высоком и сложном посту. Он попросту не понимал, что делал.
На бедного Павла Ефимовича было больно смотреть.
Он покраснел.
Он запыхтел, силясь найти в своей памяти хоть что-то подходящее.
А его глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит.
Наконец Брусилов едко улыбнулся, глядя на невозмутимое лицо Фрунзе, и произнес:
– В кабинете душно. Павел Ефимович, верно, хотел нам сказать, что… – И дальше он кратко, буквально в нескольких фразах объяснил смысл искомых слов. Уж кто-кто, а он прекрасно себе представлял, что такое статистика и как ей пользоваться на войне. И владел ее терминологией. Во всяком случае, на базовом уровне.
– Благодарю, – вежливо и обходительно ответил Фрунзе. – Налейте уже Павлу Ефимовичу воды. Не видите, человеку душно!
Ворошилов, бледный как полотно, метнулся к графину и выполнил эту просьбу. Очень уж он опасался, что первые выпады пойдут против него…
Вся эта суета с водой и мнимой духотой несколько сняла напряжение. Но нервозное состояние начальствующего состава никуда не делось. Фрунзе же, задав нужный настрой, перешел к делу.
– В предложенных вам справках написано много. Выжимка же там проста – открытие огня из винтовок в обе упомянутые войны начиналось не далее пятисот, край шестисот метров. Это стало естественной реакцией бойцов на низкую эффективность стрельбы из индивидуального оружия на большие расстояния.
– Не соглашусь, – произнес Брусилов, который, кстати, справку так и не открывал. – Боюсь, Михаил Васильевич, вас кто-то ввел в заблуждение.
– В чем же это заблуждение заключается?
Алексей Алексеевич мягко улыбнулся и достаточно вежливо стал рассказывать о том, что статистические выводы не верны. И что дореволюционные наставления не просто так составляли. По сути, все достаточно велеречивое выступление Брусилова сводилось к тому, что стрельба из винтовок – прекрасный инструмент для организации огня на подавление. Например, в наступлении. Когда этот прием позволяет минимизировать потери. Ведь неприятель заляжет и будет опасаться высовываться.
– И, достигнув противника, пехота вступает в штыковой бой. Я правильно вас понимаю?
– Отчего же сразу штыковой?
– А чем она стрелять станет? Какой у нас уставной боекомплект для трехлинейки? На сколько минут огня на подавление его хватит? Обычно его начинают с полутора-двух километров. Быстрый шаг – это около двух метров в секунду. Километр так можно преодолеть за восемь-десять минут. Когда боец подойдет к последней стрелковой позиции, то у него и не останется ничего. Если, конечно, патроны не экономить и по уставу вести огонь на подавление.
– Можно выдавать удвоенный боекомплект.
– Не только можно, но и нужно. У нас ведь стрелковые дивизии, а не копейные, – криво усмехнулся Фрунзе. – Но вы и сами видите – это не решение. Огонь на подавление, без всякого сомнения, нужен. Но, как показала практика, он должен осуществляться не из индивидуального стрелкового оружия.
– А из чего?
– Пулеметы, включая ручные. Артиллерия, включая легкие ее виды, включенные в штаты роты, батальона и полка.
– Допустим, – нехотя кивнул Брусилов. – Но ведь применяли же огонь на подавление? И успешно применяли. Равно как и залповый огонь по групповым целям.
– Успешно? – усмехнулся Фрунзе. – А какова его успешность?
– Это общеизвестно. Все авторитетные военные теоретики Европы пришли к единому знаменателю. Вы хотите с ними спорить?
– Когда-то давно Аристотель заявил, что у мухи восемь ног. Уважаемый, авторитетный ученый. Две тысячи лет никто не подвергал сомнению его слова. Пока в конце XVIII века Карл Линей не решил в конце концов эти самые ноги пересчитать. Его, правда, подняли на смех. Как это так? Неужели великий Аристотель мог ошибиться? Но он настаивал. И тогда смеха ради его научные оппоненты тоже пересчитали ноги у мухи. Их оказалось шесть. Подумали, что это какая-то бракованная муха. Травмированная. Поймали еще. И у нее тоже их оказалось шесть. И у следующей. И так далее.