Фрунзе. Том 1. Вираж бытия
Шрифт:
XIV съезд ВКП(б) был в самом разгаре.
Доклад наркома по военным и морским делам стоял далеко не первым пунктом в повестке, поэтому он мог некоторое время понаблюдать за настроениями в зале. Сталин специально не ставил его в первые дни, чтобы не выглядело, будто бы именно выступление Фрунзе позволило ему сохранить положение. А ведь Троцкий и Зиновьев с компанией пытались на этом съезде лишить Иосифа Виссарионовича власти и снять с поста генерального секретаря партии. Но у них не получилось. Потому что Сталин сумел своевременно переманить на свою сторону две из трех наиболее крупных партийных
Времена, когда партия была достаточно узким и малочисленным клубом по интересом, в котором все друг друга знали, прошли. И теперь она являлась собой массу.
Серую, во многом безликую и крайне опасную.
В том числе и потому, что в ее составе наблюдалось до ужаса много малограмотных или вообще безграмотных людей, на фоне которых вожди революции выглядели едва ли не академиками. Как следствие, большинство из этих партийцев просто держались своих вождей и следовали за ними. В вопросах же, за которые голосовали, в основе своей ничего не смыслили.
– Кто прав?
– Конечно, товарищ Сталин.
– А в чем?
– А во всем.
Вот примерно так многие из этих кадров и рассуждали. За тем нюансом, что вместо Сталина можно было подставить любую фамилию. По сути, даже не фамилию, а некий маркер, поддержка которого воспринималась как способ опознавания «свой – чужой».
Опасная, дремучая тема.
И с ней предстояло работать…
Из-за чего Фрунзе, идя к трибуне, откровенно нервничал.
Сильно.
Очень сильно.
Свой доклад Михаил Васильевич уже согласовал со Сталиным, которому он понравился. Как и предложение по его использованию для борьбы с Троцким. У него тогда аж усы зашевелились от возбужденного предвкушения.
Но Сталин – это Сталин.
И он никогда не умел выступать перед толпой, зажигая ее и настраивая на нужный лад своим словом. Его сила заключалась в интригах и аппаратных играх. А вот Фрунзе предстояло во время выступления именно что поджечь толпу. Что не выглядело простой задачей. Ведь, кроме серости и безликости, имел место другой немаловажный фактор. Заканчивался 1925 год. А значит, и трех лет не прошло, как молодая советская власть смогла одержать победу в Гражданской войне. Да, бои кое-где еще велись. Но в целом все было уже кончено. И советская общественность находилась в экзальтированно-приподнятом состоянии.
– У нас получилось! Мы смогли!
Особенно ярко и сочно это выглядело в РККА, начальствующий состав которой ходил расфуфыренными королями. И даже мнил себя великими полководцами. Если не Александрами Македонскими, то уж точно Гаями Юлиями Цезарями. А ценность боевого опыта Гражданской войны превозносили до предела, во многом затирая Империалистическую войну. Про чужой опыт и речи не шло. Особенно германский. Ведь немец продул. А значит, и смотреть туда нет смысла…
Кроме того, действовала очень активная, агрессивная и напористая советская пропаганда, стремящаяся навязать оголтелые ура-настроения. Что молодой Союз одним махом семерых побивахом, ежели приспичит. И что надобно наступать, давить буржуазную гадину, которая там, за границей, корчится едва ли не в агонии. Из-за чего неискушенная публика представляла собой толпы «тяжелораненых» людей с вывихом мозга. Особенно это касалось молодежи, которая верила в светлое будущее и коммунизм. Ну тот, что уже завтра объявят…
Иными словами – здравой обстановку назвать у Фрунзе язык не поворачивался. Однако именно в такой среде ему предполагалось пробить
И вот он шел к трибуне.
Почти как на эшафот.
Шаг.
Другой.
Третий.
А на лице максимальное спокойствие и невозмутимость. Такое, словно бы он и не собирался сейчас устраивать грандиозный переполох в этом засранном курятнике.
Вскользь встретился взглядом с Троцким.
Тот был излишне сосредоточен. Видимо, предвкушал. Он ждал хода Фрунзе. Потому что без конкретики всякая дискуссия о состоянии армии пуста. Вот и тут. Мало ли что Михаилу Васильевичу не нравится. Нет, конечно, было бы славно, если бы нарком так подставился и ограничился общими фразами. Это можно было бы использовать против него. В том числе и для снятия. Но на такой подарок он не рассчитывал. И ждал удара. Вон – карандаш наготове. И весь собран, как кот перед прыжком на колбасу. Так что Фрунзе позволил себе улыбнуться. Троцкому. Максимально благожелательно. Вызвав у того полное недоумение на лице.
И вот – трибуна.
Михаил Васильевич положил на нее картонную папку с завязками. Открыл ее. Налил себе воды в стакан из графина. Сделал небольшой глоток. И начал…
Мерно.
Спокойно.
Мрачно.
Надвигаясь с неотвратимостью парового катка. Не пропуская ничего важного. Благо, что развал, бардак и «колхоз» наблюдался буквально повсюду, и особенных усилий для жесткой критики предпринимать не требовалось.
Когда Михаил Васильевич готовился к выступлению, то вспомнил об акте приема наркомата обороны Тимошенко в 1940 году [7] . Дословно он его, конечно, не знал. Но его структура в памяти отложилась, ибо изучил обновленный Фрунзе этот акт в свое время вдоль и поперек, причем неоднократно. И не просто прочел, но и проверял, найдя факт изрядного смягчения формулировок в акте по сравнению с реальным положением дел.
7
Речь идет о документе «Акт о приеме наркомата обороны CССР Тимошенко С. К. от Ворошилова К. Е.» от 7 мая 1940 года.
Вот на структуру этого акта он и опирался в своем докладе. А чтобы его выступление не показалось скучным и пресным, он обильно насыпал в него риторические приемы, характерные для Михаила Делягина. С его страстью акцентуации на наиболее сложных, больных и трудных моментах, пропуская благодатные вещи. Из-за чего, не сказав ни слова лжи, он умудрялся нередко вызвать чуть ли не панические настроения среди слушателей. Особенно неподготовленных.
И по делу.
Ибо блаженное состояние духа может до цугундера довести. А так – раз! – и взбодрились. Зашевелились. Начали что-то делать.
Так и тут.
Михаил Васильевич говорит короткими рублеными фразами. С ясными, четкими, однозначными формулировками. И сыпал фактами, числами, деталями. Так, чтобы выводы мог сделать даже дурак.
Начал он с описания организационных проблем центрального аппарата РККА, в котором наблюдался вопиющий бардак и полное расстройство дел.
Потом перешел на оперативную подготовку. Указав на отсутствие внятных, а иной раз и вообще любых планов. На фактический развал топографической подготовки. И полностью брошенную на самотек подготовку потенциальных театров военных действий.