Футбол в зрелом возрасте
Шрифт:
– Чем там хуже?
– Там хохлы.
– Без комментариев. У тебя планы какие?
– Нет у меня никаких планов. Денег надо со счета снять. Зарплату свою.
– Не. С тобой не соскучишься. Так ты сюда за зарплатой приехал?
– Ну да. Я ехал в офис, а мне донесли, что моя там меня ждет. Замиряться.
– А у вас что, война?
– А у тебя как на этом фронте?
– Я свои войны отломал. Уехала война. А у тебя план хороший. Ты, главное улетать не спеши. Найдем тебе невесту, – уходит он от ответа.
Леспромхоз
У нас с шефом свой кругляк есть, по мурманской дороге, в половине дня пути. И карьер есть, и многое другое, помельче. На нашем кругляке я отбывал трудовую повинность, так что и здесь не предполагал каверзы от Ваньки Каина. Кто Ванька и кто я…
Квартал, где сейчас начинали работать, был вытянутым с севера на юг, в плане километров двенадцать на три. Это я слушал бригадира и смотрел в тот самый план. Лес – ельник полуторастолетний, покрупнее, помельче, но «валом» – годняк. Посреди квартала сохранился давний визир, еще советский. Спустя двадцать лет снова умелые руки дошли. А добрые или нет, время покажет. Тогда отмеряли шнуром, сейчас лазером. Метровый визир шириной в метр зарос кустом и малолеткой. Природа не терпит пустоты.
Но снова найдена метка на другом конце просеки, в полукилометре, и работяги опять зачищают все, что проросло сквозь время перемен. До квартального просека, до вешки. Есть на участке и модельные деревья, которые шли раньше на экспорт, хотя трудно теперь понять, если все продано, что с ними делать?
– По другой цене пойдут. Пуля дырочку найдет, – говорит бригадир Емельянов, не старый еще дядя, хотя и со старостью нынче не все понятно. Кирза, ватник, кепарь и сумка полевая. Лет с полста. Бригада помоложе, и с миру по нитке. Других уж нет, а те еще далече.
– А купец кто?
– А это вам известней, начальникам.
– А начальник-то здешний каков? Не балует?
– Что ж вы меня спрашиваете? Вы уедете, а он останется.
– Иван-то?
– Иван Сергеич.
– Дражайший! Вы мне обязаны ответить. Я генеральный директор. А он по доверенности.
– Директор тот, кто на месте сидит. Говорит речи, будущее сулит. Приказы пишет. А все беды у нас от того, что сало одни топят, а на допросы другие ходят.
– Какие допросы?
– Да так. К слову пришлось.
– Ладно. В чужой монастырь с песнями не ходят. А чего еще достопримечательного, кроме лесоповала, здесь есть?
– Лесозаготовка. Нижний склад. Пятьдесят четвертые и пятьсот девятые. Задние мосты и коробки. Пилорамы вологодские и даниловские. Вот рамки пильные подорожали опять. Коренной подшипник нужен на вологодскую. Стучит.
– А механик где?
– А я и есть механик. И многое другое в одном флаконе. Пойдемте перекусим.
– Да пойдемте. Чайку бы хорошо.
– Чайку всегда хорошо. Мне на сегодня ясна диспозиция. Если вопросов нет, пойдемте к конторе. Там поосновательней будет. Там столовая. Напрямки пойдем. Транспорта сегодня не будет до вечера.
Я ждал тропу, а ее не было. Не было признаков следов вообще. Время от времени попадались затесы.
– Три версты. Мимо болота, после ветровала совсем близко.
– А чего так забрались?
– А ближе все выбрано. Срублено по-легкому.
– Кем?
– Вашими предшественниками. Большевики планово двигались. Стратегически. А эти по-легкому.
– А Иван?
– А при чем здесь Иван? Он должность исправляет. Ему сказано бежать, и он бежит.
Бригадир-механик внешней добротой и доброжелательностью не отличался.
– А про транспорт говорили…
– Лесовоз здесь транспорт. Пятьсот девятый. Слыхал?
– Вроде того.
– Так вникай. Еще трасса не набита толком. Участок не отрихтован. Чего топливо жечь? А ГАЗон сейчас не на ходу.
Давненько не был я в такой дремучести. Комары злобные, подлесок, бурелом, болото, а когда ушли с просеки и еще не показались постройки лесопункта, то и вовсе мир иной.
– Подожди. Как тебя звать-то? – спросил я ортодокса-механика.
– Как и тебя.
– То есть?
– Что я, совсем темный? Не знаю, как директора звать?
– Так я ж далеко.
– Ты власть. Знать тебя положено.
– Не прост ты, Паша.
– Павел Ильич. Полное совпадение.
– Хорошо, что фамилии разные.
– Вот именно.
– Давай присядем на пеньки.
– Отчего ж не присесть.
Тезка в кирзовых сапогах, штормовке, кепаре, рубахе-ковбойке. Лицо хорошее, заводское, спокойное. А на моем – тщета и суетность. Памятозлобие на моем, непочитание начальства, а чревоугодие и винопитие дотошно обозначают подбрюшник. А там и само брюхо появится.
В места сии я попал утром, на пароходике, а потом – на попутке, а потом – по тропе с попутчиком. А пароходик ходит раз в день…
Река поворачивала, изгибалась. Подступали к воде березы, невысокие и тонкие, потом был осинник, кажется, ольха, как я мог догадаться, а позади стояли темной стеной ели, высокие и стройные. Синяя вода сверкала бликами на перекатах.
Над рекой на крутом холме стояли дома и прочие нужные постройки – обширные дворы, толстенные бревна. И люди жили в этих домах, во дворах собачки маялись от служебного рвения. Мы пристали под кручей к отлогому берегу, где старая добротная пристань ждала нас. Уже выходя из поселка Белый Мыс, я позавидовал чернейшей завистью живущим здесь. Резное крыльцо и наличники. Огород, и весла возле прируба, и сама лодка смолится, а на реке лед еще не весь сошел. Такой вот Пол Уитмен. И тут мне стало совсем плохо от сочетания только что сложенных в предложение слов.
– Ты, Паша, в Авиагородке живешь?
– В нем. А в Мысу сестра. Ей дом отошел, а у меня квартира. Однако не забываем родственников. Племянников аж трое.
– А говорят, вымирает Родина.
– Это говорят те, кто не понимает. Они и вымирают. Потом обсудим. С теми, кто останется.
– А ты отчеством не тяготишься?
– А чего им тяготиться? Пророк Илья, например, по отчеству моему. Опять же с тем самым Ильичем не все просто. Если его вместо иконок в избах держали, значит, было что-то правильное. Народ так просто в красный угол мазурика не поставит.