Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе
Шрифт:
— Когда успел? Вчера вечером хныкал, что друзья шлют глупые открытки, а помогать не помогают.
— Вчера в двенадцать ночи, после концерта!
— Нашел кошелек? Или кого ограбил?
— Да ты послушай, Чучо. Забавная история! Тебе такую не придумать.
Хесус поглядел на часы.
— Ладно, выкладывай. Время еще есть.
— Все дело в той почтовой открытке! Спускаюсь я вчера с чердака, а мадам Лакруа сует мне открытку из Барранкильи. Друзья поздравляют. С чем это, думаю? Когда я тут с голоду подыхаю. «Козлы!» — подумал я и бросил открытку в мусорный бак. Вечером прихожу. Карахо! Теперь меня ждет письмо из Барранкильи. В нем мои дорогие друзья сообщают, что, прибегнув к тайному способу пересылки, который использовали коммунисты, они вложили сто долларов между двумя склеенными открытками. У меня ноги подкосились. Бросился в мусорный бак. Бог мой, а она, миленькая, лежит там себе под кучей отбросов.
— Поздравляю! Поздравь и меня, Габо. Я продал ту картину, которая тебе нравилась. Но ты не думай бросать гитару. Эти деньги быстро уйдут, а здесь хоть и мало дают, но наверняка!
— Но мне надо писать! Закончить роман о полковнике.
— Почему именно о полковнике? Кто он такой? Ты никогда мне не рассказывал, о чем пишешь.
— Не обижайся, Чучо, но я суеверен. Мы еще мало знаем друг друга. Полковник Николас Маркес, мой дед, тридцать пять лет ждал пенсии, обещанной ему за участие в «Тысячедневной войне», которая была в Колумбии. Я пишу повесть о моем деде и о других полковниках и генералах, обманутых консерваторами. Я много их повидал и хорошо знаю. Открою тебе писательский секрет. Впервые образ полковника, которому никто не пишет, возник у меня, когда я смотрел фильм Сабатини и Де Сика «Умберто Д.». Никто не пишет, то есть не шлет пенсии.
— Твой собственный опыт ожидания денег тебе поможет.
— Еще бы!
— Ну, нам пора. Бери гитару и пошли на сцену.
— Сидя на своем чердаке, голодный и раздетый — в моих башмаках в дождь на улицу уже не выйдешь, — я понял, Чучо: никто и ничто не может убить в настоящем писателе желание сочинять.
«За вторую половину этого года он девять раз переписывал роман, до тех пор пока не уменьшил его до размеров повести, написанной предельно лапидарным языком, где не было ни одного лишнего слова. Однако это оценили только его друзья, первые и долгое время единственные читатели романа, поскольку полтора года книга ходила по издательствам разных городов, но издавать ее никто не решался. Гарсия Маркес отправил рукопись повести, отпечатанную на самой дешевой бумаге, в Рим приятелю Гильермо Ангуло, который посещал Экспериментальный кинематографический центр, Плинио Мендосе в Каракас и Герману Варгасу в Боготу. Мендоса и Варгас показали рукопись буквально всем издателям обеих столиц в надежде встретить в ком-нибудь сочувствие и хороший вкус, но никто не соглашался ее издавать», — читаем мы у Дассо Сальдивара (28, 349).
— Тебе пришлось преодолеть много трудностей, чтобы издать «Палую листву»? — Плинио А. Мендоса спрашивал об этом своего друга в 1981 году.
— Прошло целых пять лет, прежде чем отыскался издатель.
— Мне кажется, я слышал от тебя, что нечто подобное случилось и во Франции. Если не ошибаюсь, рецензент Роже Кейя не принял книгу?
— «Полковник…» был предложен издательству «Галлимар». Было два рецензента: Хуан Гойтисоло и Роже Кейя. Первый, который тогда еще не был моим близким другом, как сейчас, представил замечательный отзыв. Кейя же, напротив, напрочь забраковал книгу. Я должен был написать роман «Сто лет одиночества», чтобы «Галлимар» снизошел до повести «Полковнику никто не пишет». Но у моего литературного агента уже была договоренность с другим издательством во Франции.
— Но чем объяснить слепоту тогдашних издателей?
— Кое-кто из них говорил: «Возможно, это интересно, но мы не можем позволить себе рисковать! Издайте книгу за свой счет, — тогда мы вам поможем!» При этом запрашивали астрономическую сумму, больше, чем я был должен за год добрейшей мадам Лакруа.
— С мадам тебе действительно повезло.
— Не то слово! Карахо, когда я понял, что задолжал уже за целый год и надо платить, я попросил Виеко выручить меня: дать взаймы хоть немного. Архитектор удачно продал один из своих проектов и отвалил мне по-королевски. Я принес мадам сто двадцать тысяч франков. Узнав, что я эти деньги занял, мадам Лакруа, прелесть моя, согласилась взять лишь половину, а остальное потом.
— Ты с ней спал?
— Ничего такого! Просто она видела, что я работаю ночами, и верила, что из меня выйдет толк. «Вы не такой, как другие мои жильцы латиноамериканцы. Только поют и напиваются, напиваются и поют».
В декабре 1956 года Гарсия Маркес выплатил долг мадам Лакруа и покинул чердак отеля «Фландр». Он перебрался из Латинского квартала на улицу Д’Ассиз, в квартиру своей любовницы Тачии Кинтаны. Он называл ее «бесстрашной басконкой», а кое-кто из знакомых звал ее «генералом». Это была красивая, темпераментная испанка, которая надеялась стать театральной актрисой, но пока что работала прислугой в богатой французской семье. Их отношения складывались трудно из-за разницы характеров и взглядов на жизнь, а когда Тачия в сердцах упрекнула Габриеля в том, что он строчит на машинке какую-то ерунду вместо того, чтобы писать ради заработка, любовь и вовсе кончилась. Однако еще какое-то время Гарсия Маркес поддерживал с ней отношения ради того, чтобы иметь бесплатный приют, вкусную еду и женское тепло.
В мае 1957 года из Каракаса вернулся Плинио Мендоса, он чрезвычайно удивился тому, что его друг за полтора года не только освоил нормативный французский, но и превосходно постиг диалекты и арго. Габриель без труда переводил друзьям все языковые выкрутасы знаменитого певца Жоржа Брассенса. Гарсия Маркес жил в окружении своих новых французских приятелей, в основном людей из богемы.
В то время он не писал, поскольку в его пишущей машинке совсем стерлась одна буква и ни один из мастеров не брался починить «старушку». Кроме Плинио наиболее близкими друзьями писателя в то время были Эрнан Виеко и «качако» Луис Вильяр Борда, который, по рекомендации колумбийских коммунистов, учился в Лейпциге и часто наведывался в Париж.
Именно Луис Вильяр Борда первым подал Плинио и Габриелю мысль поближе познакомиться с «советским социализмом» и своими глазами увидеть, что это такое.
Плинио, который на этот раз приехал в Париж со своей сестрой Соледад, изучавшей классическую литературу, приобрел по дешевке старенький «Рено-4», и втроем они отправились в Лейпциг к Луису.
«Путешествие в Восточную Европу явилось подтверждением того, что Гарсия Маркес видел в Чехословакии и Польше весной 1955 года: экспортированный из Советского Союза социализм был чем-то вроде смирительной рубашки, которая душила эти народы, поскольку установление этого строя исходило не из их собственных национальных интересов, а было привезено из Москвы в „чемодане“, чтобы установить там социализм, не считаясь с желаниями чехов, словаков, поляков, — утверждает Дассо Сальдивар. — Особенно в Лейпциге друзья во всю мощь ощутили правоту прежних ощущений писателя» (28, 353).
Посетив в Западной Германии Гейдельберг и Франкфурт-на-Майне, они отправились в Восточную Германию, в Веймар, Лейпциг и Восточный Берлин.
Луис встретил друзей на вокзале в Лейпциге, и все вместе они пошли в привокзальное кафе. Габриель, Плинио и его сестра с недоумением озирались вокруг. Когда они сели за столик в кафе, Плинио сказал:
— Слушай, старик, почему здесь все так неуютно, в чем тут дело?
— Это длинная история, — начал Луис. Он вдруг стал очень серьезным. — Прежде всего, надо иметь в виду экономическую ситуацию, в которой восточные немцы оказались после войны…
— Карахо, немцы по ту сторону тоже пострадали в годы войны, — заметил Габриель.
— Да, но здесь играют роль определенные исторические обстоятельства. Если взглянуть на статистику и учесть опасность, которую представляет Запад, и еще надо учитывать массу других вещей… — В глубине зрачков Луиса заплясали веселые искорки, хорошо знакомые друзьям со студенческих лет. — Однако, если коротко ответить на ваш вопрос о том, что здесь происходит, а не излагать длинную историю, должен со всей прямотой заявить, дорогие т-о-в-а-р-и-щ-и, что все это — сплошное показное дерьмо!