Галерея мужских пороков
Шрифт:
— А-а-а! — заорала она, проклиная все на свете — в том числе и подлый телефон, — и пожелала ему разлететься на части.
И вдруг раздался этот звук. Алиса похолодела — даже в теплой ванне, медленно встала, нацепила халат и осторожно открыла дверь. Бытовой газ? Ломают дверь? Птица ударилась о стекло?
Что?
На первый взгляд все было в порядке, но рядом с кроватью Алиса наступила на что-то острое. Пластмасса. Черный кусок пластмассы. Она встала на четвереньки, собрала осколки и лишь спустя минуту поняла, что это был ее мобильный. Которому она пожелала взорваться.
«Может, после катастрофы у меня открылись телепатические способности?» — предположила Алиса. И расхохоталась, вообразив, как ее показывают в программе «Ты — очевидец»
К счастью, у нее есть вторая, рабочая трубка, которая валяется где-то — разрядилась неделю назад.
Но как он мог взорваться? Может, ее хотят убить?
Алиса нервно засмеялась.
Телефон ведь не газовая зажигалка — он не может лопнуть. Хотя с чего она решила, что мобильник взорвался? Наверное, она небрежно положила его на стол, тот упал и разлетелся. Правда, сотовый уже раз двести падал на пол, и Алиса точно знала — удар о паркет с высоты одного метра ничего не значит. Но, может, это какое-то странное стечение обстоятельств?
Она должна была нервничать — но не нервничала. Из глубины сознания шел сигнал: «Все в порядке. Не волнуйся. Иди в ванную». И Алиса, наплевав на все эти галлюцинации и странности, вернулась в теплую воду, которая, надо сказать, получилась уж слишком ароматная и жирная от масел и прочей парфюмерии.
Она помылась, забралась под одеяло, открыла книгу, но уже на третьей странице поняла, что буквы расползаются, руки не держат, и еще минут пять боролась с собой, так как надо было набраться мужества, развернуться вправо и выключить настольную лампу. Натянув на нос одеяло, пристроив под голову подушку и уже почти во сне Алиса поняла, что забыла задернуть занавески, и в этом была большая ошибка, так как солнце встает с этой стороны дома — а значит, утром ей придется зашторивать окно, а потом долго ворочаться, так как была какая-то особенная подлость в том, что на рассвете Алиса просыпалась бодрой и не могла заснуть около часа. Алиса боролась с собой, но досада скоро уступила место ужасу. Самому настоящему ужасу, который выползает откуда-то изнутри и не заставляет сомневаться — еще чуть-чуть, и сердце не выдержит. Тяжелая бархатная штора — наследие царского режима, что держалась на медных кольцах, исполненных в виде змеи, проглотившей собственный хвост, двигалась по карнизу. Некоторое время Алиса тихо следила за шторой, но потом вскочила и с жутким воплем помчалась из комнаты. Искала мобильный — после вспомнила, что случилось — бросилась к домашнему, чуть не разрыдалась, осознав, что не помнит номер Димы, нашла записную книжку, позвонила и попросила его срочно приехать. Пока Дима выбирался с Ленинградского шоссе, включила везде свет — даже в туалете, отпила из бутылки неразбавленного виски, уставилась в телевизор и зачем-то поцеловала перстень. И заметила, что теперь он был красный — совсем красный, без прожилок. Что-то там внутри мерцало, но ведь чисто красных опалов не существует!
Тут, к счастью, явился Дима — недовольный, уставший, приготовил ей чаю, уложил спать, а утром Алиса проснулась уже одна — он рано, до пробок, уезжал на работу.
Почему в этом городе все так ненавидят пробки, она никогда не понимала. Во-первых, надо жить в центре — тогда везде близко. Во-вторых, в пробках можно слушать музыку, говорить по телефону, думать — столько дел, что уже и жалко, если пробка рассосалась. Какой смысл нервничать, если быстрее все равно не приедешь? Конечно, если ты такой умный, что живешь на Рублевке, а работаешь на Дмитровке, то, естественно, каждый раз — каждый день понемножечку сходишь с ума. Но спроси себя — кто в этом виноват?
Алиса приняла душ — растерла тело массажной щеткой, помылась гелем для душа с запахом кофе, намазалась легким кремом «бисквитное печенье», привела в порядок лицо и надела красный свитер, который не носила уже два года.
Стоя в трусах и свитере в гостиной, с чашкой кофе и сигаретой, Алиса неожиданно поняла, что ей хорошо, как никогда в жизни. Если раньше, как она ни старалась, радость бытия время от времени подавляли заботы, беспокойство, какая-то странная, противная и почти неуловимая тревога — нервное, убеждала ее психотерапевт, — то сегодня, несмотря на аварию, несмотря на вечер, полный галлюцинаций, ей хотелось горланить песни и танцевать — ее распирало, она радовалась — и сама не понимала чему!
Со вчерашнего вечера с ней происходили необъяснимые вещи — она пережила жуткую аварию так, словно это был визит к дантисту, спокойно воспринимала невероятные события — иначе галлюцинации, и была счастлива абсолютно без всякой причины…
В удивительном настроении Алиса натянула джинсы, влезла на каблуки, подхватила сумку, спустилась во двор и замерла от восторга — солнце, прохлада, осень, как здорово!
«Наверное, я сошла с ума!» — решила она и, совершенно счастливая оттого, что сходить с ума так приятно, отправилась на поиски такси.
Выбравшись из тихого двора на шумный проспект, Алиса замерла — на нее обрушилась энергия, как ветер, как палящее солнце, и она даже испугалась — на мгновение зажалась, но очень быстро научилась получать от этого радость — от того, что мощные потоки города сквозят через тебя, наполняя восхитительной силой, что от этого бегут мурашки, и ты ощущаешь себя, как серфингист на волне — когда стихия, которая может раздавить, несет тебя к солнцу, и ты летишь в соленых брызгах, а сзади — девятый вал, и ты не человек — ты Бог…
В невероятном настроении, почти пьяная от чувств, Алиса ворвалась в офис, где в гостиной, на диванчиках, уже сидели сотрудники редакции, заняла свое место и обозрела дислокацию врага.
Оля, Маша, еще парочка редакторов — приспешников Оли — жались рядышком. Остальные либо заняли места подальше от начальства, либо сели на то, что осталось — и пытались стать невидимыми.
Оля мрачно посмотрела на Алису и тут же шокировала всех известием о том, что следующий номер — декабрьский, новогодний, а значит, надо крепко задуматься о праздничных темах. Тут образовалась пауза, так как главный редактор ждала, что сотрудники бросятся предлагать одну тему за другой, но сотрудники прекрасно усвоили — не высовывайся, пока не обратились лично к тебе, не спросили: «А что ты, Лена Иванова, придумала для того, чтобы в декабре наш журнал смели с прилавков?»
Оля не стала терзать сотрудников — палачом тут считалась Алиса, и принялась излагать, каким она видит рождественский номер. Что носить в год Свиньи. Новогодний стол. Праздник в клубе. Праздник в другой стране. Одним словом, все то, о чем из года в год пишут все журналы — будто месяц назад рухнула цивилизация и все началось заново.
Алиса все никак не могла понять, как Оля работает в модном журнале и избегает всего, что ей предлагают даром — показы мод, выставки, шикарные праздники на деньги «Мартини» или «Баккарди», кинопремьеры… Она ничего не видела — целый день сидела в офисе, дома или на даче у родителей! Ей никто не рассказывал новые анекдоты, не делился восхитительными, на грани разумного, приключениями, не сообщал о новых тенденциях моды… Она сидела где-то там, у себя дома, трепалась с подружками по телефону, смотрела телик и считала, что таким образом здорово проводит время, но, главное, им всем она пыталась навязать эту серость, эти будни, полные одинаковых, скучных повседневных занятий, это вопиющее мещанство, при мысли о котором у Алисы начинался нервный тик…
Алиса чувствовала, что радость сменяется ненавистью — настолько сильной, что горят щеки, сжимаются зубы и на лбу дергается вена. Конечно, Олю она презирала — и ей даже не раз хотелось наброситься на нее с кулаками, устроить истерику, накричать, но она себя контролировала — да и все эти желания никогда не доводили ее до исступления, но сейчас она просто с ума сходила и не понимала, что с этим делать.
«Давай, покажи, какая ты дура, не стесняйся…» — шипел внутренний голос, которому Алиса робко предлагала заткнуться.