Галиндес
Шрифт:
Он искоса наблюдал за тем, какое впечатление на американца производят его слова, и поняв, что мужчина уже устал от этого монолога, провел рукой по глазам, не снимая при этом очки:
– Но вы приехали не для того, чтобы выслушивать сетования старика, который боится постареть еще больше. Ну, в какой игре я должен участвовать и какова моя роль в ней?
– Дело Рохаса. Мы боялись, что его вытащат на свет, когда в Испании произошла революция. Простите, демократы пришли к власти, и наряду с другими партиями была реабилитирована и НПБ. Но никто и пальцем не пошевелил, чтобы вернуться к этой истории; они просто устроили чествование памяти Галиндеса и только совсем недавно воздвигли ему памятник в родных местах, там, где, как он считал, была его родина.
– В Амуррио.
– Что-то в этом духе. Испанские названия и имена мне не даются, а уж баскские тем более. Абракадабра какая-то.
– Насколько я знаю, Амуррио.
– Наверное, если вы так говорите. И мы считали, что дело Галиндеса закрыто окончательно и бесповоротно, когда раздался сигнал тревоги: кто-то преследовал старика Эрнста и настаивал, чтобы он рассказал о прошлом и уговорил потомков Портера сделать то же самое; кто-то копался в открытых архивах ФБР. Когда прозвучал сигнал тревоги, мы стали искать виновника. Им оказалась исследовательница из Йельского университета, научным руководителем которой был наш давний знакомый, типичный революционер в белых перчатках, который и порекомендовал своей ученице, а заодно и любовнице, заняться делом Рохаса. Это было чисто научное исследование, но у нее стали возникать вопросы и подозрения. Вам известно, сколько участников или соучастников заключительной фазы этой истории еще живы сегодня? Человек десять; да, десять, несмотря на то, что Трухильо методично старался их всех уничтожить – всех до единого. Если это дело выплывет из небытия, политическая стабильность в Доминиканской Республике окажется под угрозой, а у нее бод боком – Гаити, где ситуация и без того неопределенная, не говоря уже о том, и в самих Соединенных Штатах найдутся люди, которые поднимут шумиху вокруг этой истории, как в 56-м. Когда в 1961-м умер Трухильо, мы боялись, что об этой истории вспомнят, но тогда еще в Доминиканской Республике у власти были люди, причастные к этой истории: еще были живы Эспайлат и Балагер, на котором лежала вся ответственность за доминиканское правосудие в тот момент, когда исчез Рохас. Именно он должен был стать политическим преемником Трухильо. Но теперь ситуация совершенно изменилась: не осталось уже и тени былого страха перед диктатором, а исследовательница собирается в Доминиканскую Республику. Многие захотят рассказать то, что им известно, воскресить мертвого. И даже не из политических соображений, а просто так, ради того, чтобы поиграть в воскрешение мертвых. Косвенные результаты этого могут иметь катастрофические последствия.
– Кто будет помогать этой женщине в Доминиканской Республике?
– Хосе Исраэль Коэльо, в прошлом писатель-коммунист, а теперь владелец издательства.
– Сын Антонио Коэльо, видного профессора.
– Наверное.
– Женщина уже в Санто-Доминго?
– Нет. Она пока в Испании, но собирается в Санто-Доминго. Там за ней будет вестись неусыпная слежка, и тем не менее мы не можем позволить ей делать все, что вздумается: надо отвлечь ее, выиграть время. Надо увести ее из Санто-Доминго, но не сразу, иначе она насторожится. Сделать это надо, когда она, находясь в Санто-Доминго, найдет что-то или кого-то. И этот кто-то или что-то привезет ее к вам сюда, в Майами.
– Снова старому Вольтеру придется прятать тело Рохаса, которое выкинули на берег воды Атлантики. Как грустно… Я еще тепло вспоминаю и его, и нашу дружбу. Мы познакомились во время войны в Испании, и его забавляло мое происхождение – наполовину баск, наполовину кубинец. Что я должен сделать в этот раз?
– Вы должны появиться на сцене в качестве ближайшего друга Галиндеса, его доверенного лица и его главного связного с американскими спецслужбами. Поэтому вы сможете рассказать ей о совершенно неизвестных деталях жизни Галиндеса, о его деятельности как контрреволюционного агента. Вы должны поставить перед ней моральную проблему: если она будет продолжать свое исследование, Рохас окажется весь в дерьме перед лицом Истории.
– А ей-то что? Она ведь просто исследовательница и за результат не отвечает.
– Она немного больше, чем просто исследовательница. Она готова вознести этот труп над головами всех, чтобы человечество восхищалось им. И вам предстоит сыграть на этой слабой струне. Вы должны показать ей Рохаса в самом непривлекательном виде.
– Противоречивом.
– Непривлекательном.
– Она мне не поверит.
– Мы верим в ваши способности.
Старик молча смотрел на океанский простор, уже различая там, вдали, абрис своих будущих разглагольствований, – даже губы его слегка шевелились, словно он мысленно уже разговаривал с этой женщиной.
– Как ее зовут?
– Мюриэл, Мюриэл Колберт. Ей тридцать пять лет, ей не очень повезло с университетской карьерой, и она из мормонов. Родные ее до сих пор живут в Солт-Лейк-Сити и составляют самое ядро секты. Она вышла из нее и настроена довольно радикально. Если я вам рассказал о мормонах, то лишь потому, что среди них много довольно
– Привлекательна?
– Возможно, не мой тип. Высокая, худощавая, рыжеволосая, веснушчатая; на фотографиях кажется молодой фермершей, неизвестно как оказавшейся в городе.
– Мюриэл – красивое имя, хотя мне напоминает название порта Мариэль, в котором Кастро посадил на баркасы своих вшивых оппонентов, этих преступников, подложив нам хорошую свинью. Особенно старожилам Майами, которые приехали в город, когда улицы еще не были заасфальтированы. Я окончательно обосновался в Майами, после того как вернулся из Европы, и с тех пор жил то в Майами, то в Санто-Доминго, выполняя секретные задания, которые получал от Дрисколла и Батлера. Дрисколл поддерживал отношения главным образом с Рохасом, а Батлер со мной. Батлер был морским советником в американском посольстве в Санто-Доминго, и именно он в начале сороковых сообщал все сведения местному начальству. Он умер в конце войны в Тихом океане. Преследовал красных, обосновавшихся в Санто-Доминго, и японские фашисты убили его. В те годы я много общался с Рохасом, пользуясь тем, что мы познакомились и подружились во время гражданской войны в Испании. Потом я уехал в Европу посмотреть, как будут освобождать Испанию, а когда вернулся, окончательно обосновался в Майами, и мне поручили убедить Рохаса отказаться от публикации его книги о Трухильо, мне и Пепе Альмоина; я помог группе побывать в квартире Рохаса в его отсутствие. А потом я попросил, вас попросил, когда вам было поручено осуществить секретную часть операции, чтобы меня от этого освободили.
– Но потом, всякий раз, когда это дело всплывало, мы снова пользовались вашими услугами.
– Да, но не сейчас: я устал, и мне надоело дело Рохаса.
– Но только что вы выглядели вполне заинтересованным, по-моему, у вас даже появились какие-то идеи.
– Вы ошиблись. К тому же я недоволен. Контора плохо отнеслась ко мне: мне негде преклонить голову.
– Я сделаю все, что в моих силах, Вольтер.
– Жить в Майами совсем непросто. Вы образованный человек: вы знаете, что в Майами жили Сэндберг и Капоте, но если вы упоминаете эти имена в разговоре с обычными людьми, они думают, что речь идет о ком-то из никарагуанского Сопротивления или об Аль Капоне. Люди здесь счастливы, потому что в Миннесоте двадцать градусов ниже нуля, а в Майами – двадцать девять выше нуля. Этим они в основном и гордятся. У них климатическая гордость. Они живут словно внутри цветной открытки-сувенира, и кругом только красивые отдыхающие, такие бывают только в Майами. А тот, у кого есть хоть немного культуры, скрывает это. Я зарабатываю себе на жизнь общеобразовательными передачами на одной из антикастровских радиостанций, но ко мне относятся как к тронутому; ну и кроме того, моя передача позволяет им утверждать, что они занимаются не только политикой. Иногда я захожу в прекрасный книжный магазин на Корал-Гейблс, он называется «Книги и книги», и там разглядываю новинки, поглаживаю их обложки. Я ничего не покупаю там: во-первых, у меня нет на это денег, а во-вторых, я больше доверяю энциклопедиям, чем книжным новинкам. Но я знаю, что такое культура, а это значит, что я тут марсианин. Со стороны я, возможно, кажусь императором, императором Восьмой улицы, но внутри у меня глубокая глухая тоска, потому что я живу в неподобающих условиях.
– К чему вы клоните, Вольтер?
– А вы подумайте, вам же это по силам, в отличие от ваших тупоголовых подчиненных. От меня хотят, чтобы я выполнил работу, требующую высочайшей квалификации. Речь ведь не идет о том, чтобы выследить кого-то или написать отчет. Я должен сыграть роль, и не просто сыграть, а сначала сам написать эту пьесу.
– Пьеса написана больше тридцати лет назад.
– Нет, этот акт не написан. И чтобы эта пьеса могла быть сыграна, я должен использовать все, что мне известно об этом деле и обо всех других делах, потому что разговаривать с этой сеньоритой – совсем не то, что разговаривать с гаитянской прачкой или кубинцем-ветеринаром, который пользует моих кошек. Это должен быть тщательно продуманный диалог: я должен переубедить и отговорить. С такой работой далеко не всякий справится.
– Именно поэтому мы и обращаемся к вашей помощи, дон Вольтер. Мне тоже приходится все время держать себя в форме: следить за собой, чтобы не отставать от времени, запоминать все больше информации. И не думайте, что нам много платят. Эта гостиница – исключительный случай, а обычно нам приходится представлять документы относительно всех наших трат, самых ничтожных.
– Государство – плохой хозяин. Хуже государства только отец родной.
Робардс кивнул:
– Меня вы можете не убеждать: я стал заниматься этим из любви к приключениям. Если выбирать – преподавать литературу или делать историю, – лучше уж делать историю. А если выбирать – писать поэзию или жить ею, – лучше жить ею.